Отдел планирования Shell состоял из ярких личностей, набранных из всех подразделений компании и сторонних исследовательских организаций. Наша задача состояла в том, чтобы обращать внимание руководства Shell на изменения в мире, которые могут угрожать компании или, наоборот, сулят ей новые возможности. Мы делали это, создавая сценарии возможного будущего, изучая информацию и общаясь с людьми со всего света, а затем месяцами спорили друг с другом о том, что бы все это могло означать. Окно моего офиса выходило на британский парламент, и я воображал, что мы, как и парламентарии, ведем чрезвычайно важные и даже судьбоносные дебаты в поисках наилучших решений.

Во время работы в Shell я думал, что знаю, как решать сложные задачи. В ходе получения образования и построения карьеры я выработал программу действий, состоящую из трех шагов. Во-первых, грамотные специалисты определяют проблему, намечают пути ее решения и исходя из этого составляют план действий. Во-вторых, они убеждают людей, обладающих властью, принять этот план. В-третьих, власти предержащие велят подчиненным внедрить этот план. Все выглядит очень разумным и самоочевидным. Позже мой начальник в Shell Кеес ван дер Хейден объяснил мне, что эта модель представляет собой основу традиционного стратегического планирования.

Она относится к «школе рационализма, которая отделяет идеи от действий. Она негласно придерживается убеждения, что существует единственное наилучшее решение и работа стратега состоит в том, чтобы подойти к нему настолько близко, насколько это позволяют ограниченные ресурсы. Вычислив оптимальный путь для движения вперед, мы отдельно рассматриваем вопрос реализации стратегии»[10].

После опыта, полученного в Mont Fleur, я ушел из Shell, чтобы работать в командах, которые решают сложные общественные проблемы. Почти все, с кем я сотрудничал в правительствах, компаниях и некоммерческих организациях по всему миру, явно использовали различные вариации упомянутой выше традиционной трехступенчатой рациональной линейной иерархической модели. Я попытался заставить эту модель работать в моих переговорах, но у меня не получалось.

Я заметил, что люди, которые собирались решить какую-либо сложную задачу, почти никогда не следовали этим правилам, даже если понимали, что должны. Они часто получали полезные результаты — новые связи, открытия, обязательства, инициативы и возможности, — но редко делали это благодаря внедрению оговоренного плана. Иногда они добивались одних результатов, иногда других; иногда в итоге они делали что-то похожее на то, что планировали, а иногда — радикально иное. В одних случаях им удавалось продержаться вместе совсем недолго, а в других — сотрудничество продолжалось годами. Бывало они продвигались вперед по взаимному согласию, а иной раз — в ходе яростных противоречий. И реально они выясняли, что им делать, по мере того как двигались вперед.

Я долго думал, что степень непредсказуемости переговоров можно снизить, если, объяснив участникам трехступенчатый план, заставить их его придерживаться, а также повысить уровень контроля и планирования. В конце концов я понял, что модель, которую я всегда считал нормальной, в сложных и конфликтных ситуациях просто не работала — да и не могла работать.

Позднее я понял, что, применяя способ, который помогал мне решать задачи по физике, в работе над политическими и социальными проблемами, я допускал распространенную ошибку. В 1973 году ученые Хорст Риттель и Мелвин Веббер писали:

Поиск научных решений угрожающих проблем социальной политики неизбежно провалится в силу природы этих проблем. Эти задачи «дикие», тогда как наука развивалась, решая задачи «прирученные». Политические проблемы невозможно описать исчерпывающим образом. Более того, в плюралистическом обществе не существует никакого бесспорного общественного блага, нет объективного определения равенства, законы, которые регулируют социальные вопросы, не могут быть однозначно верными или ложными, и не имеет смысла говорить об «оптимальном решении» социальных проблем. Хуже того, здесь нет и никаких «решений» в значении «окончательный и объективный ответ»[11].

Как только я начал ставить под сомнение модель решения проблем, обычно используемую мной, я понял, что она не подходит для сотрудничества, которое я пытался поддерживать. Затруднения возникали из-за одного только предположения, что существует лишь один правильный ответ. Будучи уверенными в том, что знаем правильный ответ, мы не слышим ответов других людей, поэтому нам сложно работать вместе. Яркий пример этого я наблюдал в 2010 году, когда впервые посетил Таиланд. В течение трех дней я провел ряд встреч с тридцатью ведущими представителями тайского общества. Несколькими месяцами ранее между оппозиционными и правительственными силами в Бангкоке произошло яростное столкновение, и на этих встречах мы услышали диаметрально противоположные описания тех событий и того, кто в них виноват. Противоречивые истории сбили меня с толку. Но, поразмыслив, я понял, что во всех услышанных докладах повторялась одна и та же фраза: «Правда в том, что…»

Это типичное начало для попыток сотрудничать в сложной и взрывоопасной ситуации. Обычно большинство участников убеждены, что знают правду. Они правы, а остальные неправы, они невиновны, а остальные виновны, и если остальные послушаются и согласятся с ними, то проблема будет разрешена. В иерархических системах, таких как Pacific Gas & Electric и Таиланде, подобная уверенность может быть опасна. Убежденность в том, что «я прав, а ты нет», может легко привести к позиции: «Я должен быть главным, а ты — меня слушаться». Такая позиция не подходит для плодотворных переговоров, с ней все быстро покатится под уклон.

Мы держимся за свою правоту, чтобы защитить собственную идентичность. В 2009 году, когда я побывал на международной конференции по изменению климата в Копенгагене, у меня состоялась короткая встреча с берлинской исследовательницей Аней Кёне. Она, критикуя отношение Германии к другим странам на этих переговорах, сказала фразу, которая пронзила меня как стрела: «Ощущение собственного превосходства как условие жизни». Я вдруг понял, что мне было так важно быть правым и побеждать в спорах, потому что я рассматривал превосходство как часть своей идентичности. Я боялся, что, если окажусь неправ, то утрачу важную часть того, кем я есть. Что это будет не просто провал, а крах. Я никак не мог перестать цепляться за чувство собственной правоты, пока не отказался от построения своей идентичности на успехе.

Типичное начало переговоров в сложных и взрывоопасных ситуациях характеризуется тем, что участники не могут прийти к соглашению не только по поводу решения, но даже по поводу сути проблемы. Каждый имеет свое мнение о том, что происходит и почему и кому и что нужно с этим сделать. Эту ситуацию хорошо иллюстрирует притча о встрече слепых со слоном. Один слепец, нащупав ногу слона, сказал, что слон похож на колонну; второй, нащупав хвост, предположил, что слон похож на канат; а третий, нащупавший бок, сказал, что слон похож на стену. Иными словами, каждая из сотрудничающих сторон имеет отличную от других точку зрения на ситуацию, и если каждый представит свое видение, это поможет составить более полную картину происходящего.