Ольга обычно слушала, изредка рассказывая пикантные истории об известных актерах. О себе она говорила мало. Дочь товароведа — чего там!.. Все время училась, училась и вот — работает. Заметных ролей пока не дают... Бурцев возмущался. Ему казалось, что Ольгу несправедливо зажимают.

Однажды в хмурый, моросливый день, посмеиваясь над собой, они зашли в кафе «Прохлада» на улице Горького. Ольга была сластена, и ей вдруг захотелось мороженого. В почти пустом зале, хохоча и морща нос, она заставляла упиравшегося Бурцева есть со своей ложечки.

К вечеру дождь усилился, и Бурцев провожал ее в машине. Возле дома она погладила его руку и сказала с обычной детской ужимкой:

— Вы хороший...

Бурцев привлек ее к себе и поцеловал. Когда она выскользнула на тротуар, свет проезжавшей мимо автомашины ударил ей в лицо, и Бурцев увидел сверкнувшие влажным синим блеском глаза...

Наутро дождь продолжал идти, и она приехала к нему. Порозовевшая на холоде, с каплями дождя в золотистых крашеных волосах, она казалась еще моложе своих двадцати пяти лет. Но здесь, у себя дома, Бурцев не решился ее поцеловать...

Было решено пить чай. Хозяйствовать вызвалась Ольга. Впрочем, делать она ничего не умела. Хлеб нарезала толстыми, неуклюжими ломтями; снимая шкуру с колбасы, слегка порезала палец; выпачкалась в сливочном масле... Но все это казалось только забавным, и Бурцев смеялся вместе с ней над тем, что она «неумеха». Мыть посуду на кухню они пошли вместе. Ольга, отстранив Бурцева от раковины, пустила сильную струю воды и сунула под нее стакан, который тотчас выскользнул и разбился. Держа мокрые руки на весу, она обернулась к Бурцеву. В глазах ее мелькнул уже неподдельный испуг, как у напроказившего ребенка. И, может быть, именно этот наивно-напуганный, жалкий взгляд толкнул Бурцева к ней. Он взял ее за плечи и неожиданно для себя сказал:

— Оля!.. Что, если мы поженимся?..

Она с минуту непонимающе смотрела, как-то всхлипнула — и молча обвила его шею мокрыми руками. Из крана все еще с шумом текла вода, обдавая их брызгами...

А затем Бурцев был у нее дома...

Открыла им домработница, тихая незаметная женщина.

— Феня, прими, — сказала Ольга и, прежде чем Бурцев успел помочь, скинула свое пальто на руки домработнице.

Затем, стащив с него макинтош, тоже сунула ей.

— Пойдем!

Она взяла его за руку, потащила в комнату.

— Мама, знакомься! — сказала она вставшей с кресла женщине и отошла в сторону.

Бурцев, натянуто поздоровавшись, оглянулся.

Комната была большая, светлая. На полу стлался голубой китайский ковер с длинным ворсом. Низкая мягкая мебель тоже была с голубой обивкой. У одной стены сверкал лаком и стеклом буфет, у другой — поблескивал корешками подписных изданий книжный шкаф. В углу, на тумбочке, стоял телевизор «Темп». Сквозь тяжелые портьеры Бурцев разглядел двери еще в две комнаты.

— Хорошая у вас квартира, просторная, — сказал он первое, что пришло на ум.

— И все же, знаете, тесно, — ответила мать Ольги, Анастасия Ивановна. Она чуть изломила тонкие брови. — Мы даже не смогли выкроить кабинет мужу. Видите, приходится держать книги здесь.

По ее притворно-небрежному жесту Бурцев понял, что книгами следовало восхититься, но промолчал.

— Здесь у нас спальня, — продолжала Анастасия Ивановна, указав на одну из дверей. — А здесь — комната Олюшки, ей ведь надо работать над собой...

Улыбаясь одними губами, она взглянула на дочь.

— Талант — вещь редкая, — продолжала она. — Надо его поддерживать... Кажется, так? Я не наврала?

Очевидно, и тут следовало восхититься ее эрудицией, но Бурцев лишь молча наклонил голову. Он чувствовал себя неловко перед этой высокой худой женщиной в черном глухом платье. У нее были такие же голубые, как и у Ольги, глаза. Неестественно белое лицо ее казалось бы поблекшим, если бы не тяжелый подбородок, к которому от тонких бескровных губ опускались строгие складки. Бурцев еще не видел отца Ольги, но понял, что хозяйка здесь — эта властная женщина.

— Да что же это я держу вас на ногах! — снова как-то притворно ахнула она. — Старею, глупая... Садитесь, пожалуйста.

Бурцев сел в глубокое низкое кресло. Ольга тут же пристроилась на подлокотнике. Постепенно разговорились. Анастасия Ивановна поинтересовалась местом его работы, сетовала, что быть главным инженером, наверно, очень хлопотливо и ответственно; словно невзначай, спросила об окладе.

«Форменные смотрины жениха!..» — снисходительно посмеивался про себя Бурцев, отвечая на ее вопросы.

— А квартира у вас что — поменьше? — спросила Анастасия Ивановна, мельком окидывая взглядом свою комнату.

— Да квартиры, в собственном смысле этого слова, у меня и нет, — простодушно сказал Бурцев. — Снимаю частную комнату.

Ощутив толчок в спину, он оглянулся на Ольгу, но та сделала безразличное лицо.

— Как же это? — брови Анастасии Ивановны удивленно изломились. — Ваш завод не в состоянии обеспечить квартирой главного инженера?

— Да нет же, — усмехнулся Бурцев. — Просто я сам не претендовал. Были у нас люди, которые больше моего нуждались. А мне, одинокому, из чего было хлопотать? И вещей-то у меня особенных нет, чтобы расположиться в своей квартире.

— Вы враг вещей? — странно улыбнулась Анастасия Ивановна. — Проповедуете аскетизм?

Ольга снова предостерегающе толкнула его в спину.

— Вовсе нет! — отстраняясь, поднял руку Бурцев. — Тут, видите ли, какая штука... — Он полез в карман, достал сигарету, но так и не решился закурить. — Я ничего не собираюсь проповедовать. Просто у меня сложилось свое отношение к тому, что мы называем вещью. Это — сугубо личное, своих взглядов я никому не навязываю... — Он минуту помолчал и продолжал раздумчиво: — Мне как-то рано пришлось уйти от вещей. Довелось даже немного побеспризорничать... А в войну, когда все вокруг крушилось и ломалось, ореол святости личных вещей окончательно померк для меня... Есть у тебя солдатский вещевой мешок — «сидор» — и все, ничего тебе больше не нужно!.. Я не против комфорта, не против уюта, — думать так было бы варварством! Но все же мне кажется, что для человека, для его счастья, не это основное...

Бурцев еще долго развивал бы свою мысль, если бы Ольга, толкнув его, не