Иван затянулся и выпустил дым колечком. Небось, встретившисьследующий раз у почтового ящика, опять ему глазки строить начнёт.

Внизу, во дворе, было зелено и шумно. Четыре аксакаластучали костяшками по дощатому столику, забивая «козла». Тинейджеры на скамейкерезались в буру, хрипло орали слова, коим позавидовал бы Жирик – и не толькопернатый, но и тот, который двуногий. Скудин снова покосился на соседнийбалкон. «Фройляйн Ангелика» безмятежно пропускала словесные изыски мимо ушей.Это при том, что ее бабушка уже дважды наведывалась к соседям, дабы обсудить сними особенности попугаева лексикона, пагубные для стыдливости нецелованнойвнучки. Ребятня помладше бесхитростно ловила кайф короткого питерского лета.Кто пинал мяч в облаке пыли, кто накручивал педали велика… Какие-то обалдуи,уже задетые микробом акселерации, ломались в танце под грохот магнитолы.Площадку для этого дела они облюбовали довольно оригинальную. А именно – крышускудинского кровного гаража, одиноко притулившегося у помойки. Эту самую крышуИван в своё время застелил – на кой хрен, интересно?.. – благороднейшейзеленью турмалайского рубероида.

«Хорошо хоть, не брейк-данс… – Скудин вздохнул,понаблюдал немного за подростками, бросил окурок. – Точно стыки смолитьпридётся…»

– Валя, Валя, – позвал он, вернувшись вкомнату. – Где ты, девочка моя?

Крыса, недавно отобедавшая, призыв проигнорировала. Вместонеё с энтузиазмом откликнулся Жирик:

– А в жопу? А в жопу? Слабо? Слабо? За чир-рик, зачир-р-рик!

Где он воспитывался и где его обучили всю нецензурщинуповторять дважды – один Бог знает.

– На Руси раньше сорок дрессировали, –прокомментировала Маша. – Во экзотика для иностранцев! Русская говорящаясорока…

– И лексикон – весь словарь Даля. – Скудин вновьглянул на обои, густо оштукатуренные Жириком, вздохнул, посмотрел начасы. – Так к какому часу нас пригласили?..

Лев Поликарпович жил совсем рядом со своим институтом. Натой же Бассейной, только по другую сторону Московского проспекта, в добротномпозднесталинском доме на углу улицы Победы, в том, что развёрнут к паркуфасадом.

Внешне это вполне обычный дом, без особых архитектурныхкружев, подразумевающих необыкновенное внутреннее устройство. Но, еслиприсмотреться, на нём можно найти мемориальные доски. Здесь в своё время жилартист Копелян и ещё несколько не менее выдающихся личностей. Доски под статьвсей остальной внешности дома – неброские, но основательные и достойные.Несколько лет назад Маше впервые пришло в голову, что когда-нибудь, а на самомделе – ужасающе скоро, здесь появится ещё одна. О её папе. «Здесь жил…» Онапомнила: в тот день папа показался ей совсем пожилым, бренным и хрупким. С техпор она стала очень болезненно переживать любую размолвку, житейски неизбежную,но способную, по её мнению, приблизить появление пресловутой доски. Это всёбыло до появления Вани. До того, как папа выговорил слова, которые в древностиправильно называли непроизносимыми: «Вот помру…»

Она нашла руку мужа и крепко стиснула её. Иван не вполнеправильно истолковал причину её волнения и клятвенно пообещал:

– Я буду беленьким и пушистым…

Маша не стала его разубеждать.

Она ещё помнила времена, когда на двери парадной красоваласьначищенная медная ручка. Той ручки давно не было и в помине, а сама дверь изкрасиво застеклённой превратилась в банально-железную с кодом. «Времена невыбирают, в них живут и умирают». Маша не помнила, кто это сказал.

– Ну, Господи, пронеси… – Выйдя из лифта, онаоглянулась на Скудина и придавила кнопку звонка. У неё был ключ, и папа,надобно думать, не стал разыгрывать плохую мыльную оперу, меняя замок. Тем неменее Маша предпочла позвонить. Кнопка работала скверно, её следовало нажиматьстрого определённым образом, чтобы состоялся контакт; сапожник был без сапог –один из ведущих специалистов Государственного института передовых технологийвсё не мог наладить простейшее по его меркам устройство… Машин палецавтоматически нашёл нужную точку – изнутри послышалась электронная трель«Марсельезы». Времена действительно не выбирают, но прогибаться под каждоевеяние и слушать «Боже, царя» папу не заставила бы никакая сила на свете.

В глубине квартиры звонко затявкала собака, раздался звуктаких знакомых шагов. Щёлкнул замок. Один-единственный и, как определил позвуку Иван, – простенький до неприличия. Подполковник слегка покачалголовой. По его мнению, обороноспособность квартиры никакой критики невыдерживала.

– А-а, гости дорогие! – На пороге появился хозяин,Лев Поликарпович Звягинцев. Он улыбался. Спортивный костюм облегал крепкую,несмотря на шестьдесят с гаком, фигуру. – Прошу, прошу…

У Маши сперва слегка дрогнуло сердце: она, стало быть, вродительском доме уже «гостья»?.. Но папа расцеловался с ней как ни в чём небывало, а Ивану пожал руку. На её памяти – в первый раз.

Костюм, в котором он нынче щеголял, ему купила Маша. Купилас некоторым скандалом. Профессор, державшийся старомодных понятий, поначалувстал на дыбы, категорически утверждая, что яркий и жизнерадостно-красивый«Найк» ему не по возрасту. Но дочь настояла, он капитулировал… и вскоре обнаружил,что, надевая «молодёжный» костюм, всерьёз чувствует себя почти молодым.

На самом деле он зря торопился причислять себя к старикам.Как сказал бы давний друг-однокашник Иська Шихман: «Ты глупый поц,[10]в приличных государствах в твоём возрасте только жить начинают. Сбережениянакоплены, дети выращены…» К тому же и внешностью Бог Звягинцева не обидел.Открытое, с правильными чертами лицо, густые, зачёсанные назад волосы цвета«соль с перцем», хороший рост… и ещё то особое качество, которое делаетчеловека красивым вне зависимости от возраста и наружности. Оно трудноподдаётся описанию, но ощущается безошибочно, причём в первые же минуты. Иванпосмотрел на профессора и, кажется, наконец понял, за что полюбил его дочь. АМаша невнятно всхлипнула и повисла у папы на шее.

…При всех своих габаритах подполковник Скудин, когда былонужно, весьма успешно делался незаметным. Воссоединение профессорской семьи взрителях не нуждалось, и он тихо опустился на корточки, знакомясь со страннымсуществом, выбежавшим в прихожую. Существо было бородато, как фокстерьер,по-боксёрски куцехвосто и вдобавок продолговато, как такса. То есть смахивало,точно в детской песенке, «на собаку водолаза и на всех овчарок сразу». Имя«двортерьер» носил грозное и такое же классово направленное, как «Марсельеза» взвонке: Враг Капитала. Однако выговорить подобную кличку, отдавая команду, оказалосьрешительно невозможно, и пёсику приходилось довольствоваться домашнимпрозвищем: Кнопик.

В большинстве своем спецназовцы псовых не жалуют, но Скудинаэто не касалось. Формула «в тайболе живём» подразумевала, помимо ножа, вернуюсобаку, желательно посерьёзнее. Ту самую, которая соответствовала бы его имиджуи которую он всё никак не мог завести. Иван сперва погладил, потом дружескипотрепал мутанта по загривку. Вот кого он действительно не переносил, так этотрусливых и оттого непредсказуемых собачонок, мелких пуделей например. Кнопик,к его полному удовлетворению, оказался совсем не таков. Он восторженно облизалего руку, виляя обрубком… и из самых лучших чувств набрызгал на паркет.