Хомяков же, повесив трубку, жестом отпустил Зинку, закурил«More».

«Тьфу, туберкулезная палочка, а не сигарета… Значит, всё?Финита? Сыграл дедуля в ящик… почил в бозе. Хотя „в бозе“ – ой вряд ли. Егонебось уже черти в хвост и в гриву в аду…»

Вспомнился длинный коридор в грязной коммуналке. И дед,пьяный, расхлёстанный, с ремнём в руке. На ремне – блестящая бляха. Мать вдешевой проституточьей шляпке, вереница её гостей, наглых, крикливых,провонявших махрой и нестиранными портянками… Сортирная вонь, холодный пол,деревянные игрушки… Спасибо, родина, за счастливое детство. Как всегда в такихслучаях, Семёну Петровичу неудержимо захотелось выпить, чтобы не лезли в головудурацкие мысли, чтобы сначала увязли, а потом совсем растворились в плотномалкогольном тумане…

Да и деда помянуть не мешало бы. Гнида был, конечно. Хомяковтак и не пожалел о том, что ни разу не навестил старика в больнице, неперезвонил Люське с приказом организовать роскошные похороны… Гнидой жил – иподох, как гниде положено. А всё же ушло что-то – и насовсем, и не воротишь. Имы вот так же уйдём…

Семен Петрович подошёл к бару, налил на три пальцабучанановского шотландского виски, люксового, двенадцатилетней выдержки. Выпил,захрустел солёными фисташками, помотал висячими щеками и только собралсяповторить, как снова проснулся телефон. «Никакой на хрен жизни». Вздрогнув отзвонка, Хомяков придвинулся к столу, рывком снял трубку и хотел было рявкнуть.Однако возле уха зазвучал голос начальника секьюрити, и Семён Петровичпередумал орать, спросил человечно:

– Что, Паша, скажешь? Соскучился?

Паша носил прозвище Сивый и был, как принято говорить, вавторитете. С такими обращаются ласково.

– Семен Петрович, тебе тут маляву подогнали. –Передних зубов у начальника секьюрити не хватало, так что с дикцией у него былоне очень. – Корзина[8] одна притаранила, корынец[9]её с твоим дедом лежал на больничке, просила тебе лично в руки.

Было слышно, как рядом, видимо, с магнитной ленты весёлыйголос выводит с блатной интонацией:

Раздался выстрел, пуля просвистела,

И фраер, словно скесанный, упал…

– Лады, Паша, жду. – Семён Петрович отключился и,вернувшись к бару, всё же «повторил», ибо любые дела привык доводить до конца.Желательно – победного. Оттого, между прочим, и сидел теперь в этом кабинете,при авторитетном секьюрити и двух секретаршах. В желудке разлилось приятноетепло, в голове чуть-чуть зашумело, мысли преисполнились спокойствия,всепрощения и тихой скорби. Загнулся, значит, дедушка. Константин Алексеевич.Врезал дуба. Не прошло, как у Высоцкого, и полгода… Пора, пора, столько неживут. Комнатуха, конечно, пропала, дом вот-вот пойдёт на снос. Вот так всегда.Хоть мелкая, а непруха. «Не мог, гнида, пораньше…»

Принесли весточку от деда. Конверт (Хомяков почему-топодспудно именно такого и ждал) был ископаемый. С надписью «Почта СССР». Егоукрашало изображение гопника с каменюкой в руке, снабжённое разъяснением:булыжник – оружие пролетариата. Видно, чтобы другого чего не подумали.

Скоро станет раритетом, как «Мозер». Денег у коллекционеровстоить будет немереных…

От пожелтевшей бумаги пахло больницей, какой-то стариковскойкислятиной и, как показалось Семёну Петровичу, парашей. Поморщившись, бизнесменбрезгливо, кончиками пальцев, вскрыл конверт. Развернул хрустящий тетрадныйлист и стал разбирать корявые, будто курица лапой корябала, строчки.

Здравствуй, сукин сын! Сёмка, чтобы твои внуки так за тобойухаживали, как ты, паскуда, за своим дедом. Ну да ладно, Бог не фраер, правдуавось разглядит. Пишу вот зачем. Паралич меня вдарил основательно, видимо, всё,амба. И хотя пошёл ты, Сёма. как есть в свою мать б…щу (а уж кто папаша у тебя,и вообще хрен знает), но других наследников нет у меня. Так что завещаю всёсвое добро тебе, говнюку.

В комнате моей под подоконником вмурован чемодан. В нём, самувидишь, одно тяжёлое, другое лёгкое. Как тяжелым распорядиться, думаю,сообразишь. Если не полный дурак, сразу всё не толкай, сбагривай по частям. Ачто касаемо лёгкого – не пори горячку, раскинь мозгами. Тяжёлое – тьфу, всяценность в лёгком, надо только суметь взять его с умом. И учти, дом скоро нарасселение, так что клювом не щёлкай. На тебя чхать, просто не хочу, чтобыпропало. Ну всё, хреново левой писать, да и та еле слушается. Письмо передам сбабой одной… отец у неё тоже параличный, рядом лежит, лёгкий. Я, видать, сдохнураньше. Вот так, Сёмка, не кашляй, в аду встретимся. Все там будем.

Твой дед, Константин Алексеевич Хомяков,

майор в отставке.

И ещё приписка:

Сны замучили, Сёмка. Всё одно и то же: глаза, руки… Помиратьстрашно, эти все меня там ждут…

Буквы в последней строчке кое-где расплылись. Слюни, сопли,слезы? Теперь это уже не имело никакого значения.

– Ага, – усмехнулся Хомяков. – Ждут. Снетерпением. Столько народа замочить!

Напившись, дед часто похвалялся своими подвигами. Негде-нибудь – в НКВД. Грозой «врагов народа» считался. Потом подобные заслугикак-то вышли из моды, и дед замолчал. А теперь – ещё вона как прошлое-тоаукалось… Семён Петрович перечитал письмо, поднялся, прошагал из конца в конецкабинета и вытащил очередную «туберкулёзную палочку». «Раздался выстрел, пуляпросвистела…»

Брови его сошлись, лоб собрался морщинами, щёки надулись. Онне гримасничал. Кто хорошо знал его, тот понял бы, что мысль бизнесменазаработала на полную мощность. Наконец приняв решение, он опустился в кресло инабрал сотовый номер Фимы Вырви-Глаза. Этого Фиму, звеньевого командыотморозков, респектабельный ныне господин Хомяков знал еще по своей первойходке. Да, да – ходке. Уголовную молодость Семён Петрович не очень-то искрывал, хотя, понятно, не афишировал. Это раньше считалось, что в биографиивсякого крупного интеллигента почти обязательно должна была фигурироватьотсидка в тюрьме. Имидж обязывал за правду страдать. Теперь две-три ходки сталинепременным качеством почти каждого крупного бизнесмена. Причём с абсолютноаналогичными комментариями для прессы: «Знаете, двадцать лет назад за этосажали, а теперь к тому же самому призывают с самых высоких трибун…»

…Фима отозвался после второго гудка: трубочка у него былавсегда при себе, всегда наготове.

– Салам алейхем, генацвале! – приветствовал егоХомяков. – Подгребай в темпе, тема есть.

Дед правильно трактовал – клювом щёлкают только фраера.Которые «скесанными» падают…

Иностранных языков Скудин знал почти целый десяток.Штирлицем, может, и не притворился бы, да ведь и не его это была работа. Вотобъясниться, прочесть-написать, разобраться в терминологии… допрос произвести…это пожалуйста.