зыбкого жара утомительны. Холмы и холмы до самого горизонта. Величавые и равнодушные, они толпятся чем дальше, тем теснее, обнимая друг друга отрогами.

Очередной перевал, и в ложбине открывается городок с высокой церковью, с рассыпанными в зелени белыми домиками. Но машина сворачивает влево на грунтовую дорогу и, подымая густую пыль, еще километров двадцать катит мимо полей кукурузы и подсолнечника, мимо садов, виноградников, бахчей. И опять перевал. Машина спускается к мосту через ручей, минует белый каменный крест, источник, осторожно съезжает на целину и упрямо карабкается на холм…

2

Лагерь расположился на холме у самого места раскопок. Легкие палатки растянуты на вбитых в землю кольях, как паруса. Поставлены они по кругу: две большие — хозяйственная и рабочая, и четыре маленькие — жилые.

От самых палаток полого подымается табачное поле, края его не видно — поле скрывается за гребнем холма. С другой стороны начинается резкий спуск. Если притормаживая бежать по нему вниз, то не видно, куда бежишь. Шаг становится все шире, навстречу неожиданно выскакивают кусты, бугры, камни; и тебя уже неудержимо несет, кажется, вот-вот кости треснут в ногах… И вдруг открывается еще более крутой спуск, уже до самого низа. Внизу течет ручей, а по другую сторону его подымается холм, поросший лесом. Оба холма вдаются друг в друга мысами, ручей поворачивает то влево, то вправо, вгрызается в толщу холмов, обнажая при поворотах слоистый, пожелтевший от древности известняк. Выше ручья, как раз под лагерем, в каменистом склоне два черных и сырых входа в пещеру — это две заброшенные штольни карьера. Оттуда льется вода. Дробясь о большой камень, она стекает в ручей. В тени камней у водопада даже в самую жару сыро и прохладно.

Если же идти от лагеря по табачному, а потом по картофельному полям, то холм будет медленно расти, вздыматься под тобой и все дальше отодвигать, казалось бы, близкий гребень. И только у виноградника окажешься на вершине холма и поймешь, на какой махине стоишь, и тебе откроется огромное пространство с такими же плавно вздымающимися холмами, убранными зеленью полей, садов и виноградников. А там, далеко, ближе к горизонту, в складке между холмами гнездится деревушка Фалешты, почти не видная днем и только ночью мерцающая россыпью слабеньких огоньков.

С временем в лагере творится что-то неладное. Прошла неделя, а Борису кажется, что он прожил на холме целую жизнь. Приросли к своим местам палатки; вкопанный в землю стол, казалось, так и стоял всегда под открытым небом; будто век назад вытоптана была эта площадка с выжженной плешью от костра. И Инну, и Григория, и Ивана он тоже будто знал уже много лет.

Удобнее всех устроилась в своей палатке Инна. У заднего стояка развесила платья, на землю постелила что-то вроде коврика, в головах, у входа, пристроила вьючный ящик, на котором держала всякие нужные ей предметы. На этом же столике-ящике у нее стоял стакан с цветами.

Иван любил уходить после работы на разведку новых селищ и, кроме полной сумы подобранных черепков — они здесь чуть ли не всюду на разной глубине были впрессованы в землю, — древних гвоздей и каких-то костяшек, всегда приносил Инне маленькие, неумело собранные букетики: розовый душистый горошек, бледные степные колокольчики или сухие лимонно-желтые бессмертники. Бессмертники эти она почему-то тут же бесцеремонно выбрасывала.

Поздно вечером, когда ложились спать и в лагере наступала тишина, в трех палатках еще некоторое время лежали не засыпая и прислушиваясь к шумам четвертой палатки: к чирканью спички, к шелесту страниц, шуршанию сенника.

Просыпались в пять часов утра. Обитателей лагеря будили доносившиеся с противоположного холма крики, смех, песни — это в лесу по тропинке спускались работавшие в отряде землекопы — мальчишки и девчонки из скрытого за холмами села.

Первым из палатки, захватив мыло и полотенце, в трусах и спортсменках выскакивал Борис. Красное плоское солнце стояло в сиреневой дымке, невысоко. Было прохладно, с испарениями в воздухе носились свежие утренние запахи травы и леса, от палаток, освещенных красными холодными лучами, тянулись длинные тени.

В соседней палатке сопел и покашливал Иван. Палатка вздрагивала и бугрилась на том месте, где к полотну прислонялась его спина. Из Инниной палатки томно и тягуче, с зевком доносилось: «С добрым утром, мальчики». Борис хрипло, басом отвечал: «С добрым!» — и пускался бегом вниз к ручью. По ногам хлестали отсыревшие за ночь сухие травины. Ноги летели все быстрее и быстрее, подошвы больно хлопали по твердой земле. Вскинув руки, вначале стараясь сдерживать шаг, он несся вниз. Внизу, рискуя сломать шею, он перемахивал ручей, и с ходу его выносило к деревьям леса. Лощина встречала его шумом водопада и редким туманом, еще не тронутым лучами солнца. Здесь было прохладнее, чем наверху, пахло лесной прелью и от ручья — тиной.

Он бросал мыльницу и полотенце на траву и, встав так, чтобы появившаяся из палатки Инна могла с вершины холма увидеть его, принимался делать зарядку. Он приседал, прыгал, разминал шею, поясницу. Наконец из видной наполовину палатки появлялась фигура Инны, тогда он приступал к боксу. Он разнообразно избивал противника, нанося ему сильные, отрывистые удары. Наконец, уставший, вспотевший, он направлялся к водопаду. Скрывались палатки, громче шумела вода. Он подходил к падающей в брызгах струе, пошире расставлял ноги и, упираясь рукой в склизкий камень, подставлял разгоряченную спину под холодную, льющуюся из пещеры воду. Он мылся долго и с удовольствием. Свежий и чистый, он поднимался в лагерь.

Землекопы уже сидели кружками у палаток или с визгом гонялись друг за другом по склону. Когда он подходил к палаткам, веселье стихало. Мальчишки с удивлением, девчонки лукаво, исподтишка разглядывали его обожженные солнцем плечи, грудь, ноги, а когда он залезал в палатку, шумная беготня начиналась снова.

3

Первые дни он почти все время проводил на раскопках. Недалеко от палаток, на том же холме, было заложено три траншеи. Он и Иван копали вместе с рабочими. Орудовать лопатой Борис умел, да и лопата попалась ему удобная. Но после того как сняли дерн и