Лукьянова я давно считала сволочью, и хотя по непонятнойпричине некогда готова была за ним хоть на край света, но теперь по здравомразмышлении поняла, что ничего хорошего из этой затеи не получилось бы. Иостается лишь благодарить судьбу, а точнее самого Лукьянова, который на крайсвета меня не позвал. Более того, обтяпал свое исчезновение из моей жизни так,что, будь я поглупее, точнее, знай я его не так хорошо, решила бы, как и многиедругие, что он сложил буйную головушку в неравной битве с врагами. Лукьяноввыбрал себе профессию доходную, но чрезвычайно нервную и опасную. Представителикиллерского сословия легко отправлялись на кладбище, так и не успев выйти напенсию. Но Лукьянов решил стать исключением и на пенсию вышел, устроив делотаким образом, что его записали в покойники.

Однако Тагаев, как и я, к доверчивым гражданам не относился.Он провел кое-какое расследование и пришел к тому же выводу, что и я, толькогораздо раньше: Лукьянов исчез, но все еще пребывает в нашем мире. О том, чтота же мысль посетила меня, Тимур не знал, но, скорее всего, догадывался. А так какформально соперник приказал долго жить, он появился у меня с признаниями влюбви, в которой я, кстати, не сомневалась. Беда только в том, что любить еготак, как он себе это представлял, я попросту не умела, оттого в настоящиймомент мы и мучились все трое. Тимур считал, что я его не люблю, искал причинуэтому и быстро ее нашел: Лукьянов. Неважно, он сам или воспоминание о нем.

Тагаев был не таким человеком, чтобы устраивать допросы илизакатывать сцены. Он вообще предпочитал помалкивать, и это явилось самойбольшой проблемой. Он молчал, улыбался, при этом наблюдая за мной, взвешиваякаждое произнесенное мною слово, каждый жест и взгляд, увлекаясь все больше ибольше, пока это не стало для меня совершенно невыносимо.

Стоило мне сказать, что у меня плохое настроение, он сразуделал далеко идущие выводы. Мысль его была витиеватой, но для него вполнеестественной: у меня плохое настроение, потому что рядом со мной он, Тагаев. Яс трудом переношу его общество, так как все еще люблю Лукьянова и жалею о том,что согласилась жить с ним, Тимуром, под одной крышей.

Несколько раз я давала себе слово поговорить с Тимуром.Возможно, мы бы поссорились и даже разъехались, но, приди нам охота съехатьсявновь, смогли бы вести себя как нормальные люди, говорить о своих чувствах иобсуждать свои проблемы. Но каждый раз, пытаясь заговорить с ним, я вдруглишалась всего своего словарного запаса, а он взирал на меня с удвоеннойподозрительностью, и я торопилась сказать какую-нибудь глупость, лишь быпоскорее уйти от опасной темы.

Мы продолжали истязать друг друга, и конца этому видно небыло. Общий язык легко находили только в постели. Вот там мысли покидали меня иесли иногда являлись, то были весьма оптимистичны, то есть мне всерьезказалось, что я его люблю. Но как только я произносила какое-то слово, помимоневнятного бормотания, Тагаев начинал смотреть с настороженностью, и всеповторялось. Все это было похоже на катящийся с горы снежный ком. Оттого я ипридумывала предлоги, чтобы попозже приходить домой. Ситуацию это отнюдь неулучшало.

Чем все это закончится, предугадать нетрудно. Я страдала отбезысходности и неумения хоть что-то исправить. Тагаев тоже страдал и, должнобыть, как и я, ждал, кто из нас первым отважится произнести роковое слово. «Чтобы я ему ни сказала, он все равно не поверит», — подумала я, глядя наТагаева. Он, точно очнувшись, резко поднялся, позвал Сашку и зашагал по аллее.Спину он держал прямо, шагал твердо, в нем чувствовалась непреклонная решимостьвсе снести на своем пути.

Мы были странной парой, не очень гармоничной. То, что Тагаевдо сих пор не покинул меня, хлопнув дверью, вызывало удивление. Он не относилсяк категории людей, готовых терпеливо сносить удары судьбы. Наверное, его любовьи впрямь была безгранична, но так как в мою он упорно не желал верить, все этов, общем-то, не имело значения. «Как люди могут испортить друг другу жизнь ссамыми лучшими намерениями», — с горечью подумала я, собралась с духом иокликнула:

— Тимур!

Он не спеша повернулся и выдал мне улыбку. Разумеется, ятоже улыбалась. Думаю, так же искренне, как и он, то есть мы упорно продолжаливалять дурака, исполняя роли в пьесе под названием «У нас все в порядке».

— Привет, — сказал он и сделал шаг мне навстречу.Сашка замер на месте, глядя на меня. Бедный мой пес здорово переживал.Подозреваю, если бы у него был выбор, он бы предпочел остаться с Тагаевым,когда мы наконец расстанемся. Мысль об этом отравляла мое существование, и безтого безрадостное. Выходило, что во всем виновата я. Возможно, так оно и было.

— Привет, — ответила я и поспешила им навстречу.Тимур наклонился и поцеловал меня. Если я не отвечу с энтузиазмом, он решит,что мне его поцелуи неприятны, если кинусь на шею, подумает, что делаю этонарочно. Так что я ограничилась еще одной улыбкой и поспешила спросить:

— Давно гуляете?

— Минут сорок, — ответил Тимур.

— А я смотрю, свет горит, а вас нет. — Зачем я всеэто говорю? Глупые беспомощные слова… говорю потому, что молчание тяготит.

— Забыл выключить, — кивнул Тимур, быстро отводявзгляд.

«Что, тошно тебе?» — спрашивали его глаза. «Тошно, чертвозьми, — хотелось ответить мне. — Тошно, когда тебя проверяют навшивость двадцать четыре часа в сутки. Тебя не разубедишь, меня не переделаешь.Напиться бы с горя, а еще лучше — сбежать куда-нибудь. Напьюсь, решишь, что отгоря, сбегу, подумаешь, что к Лукьянову. Полный бред».

Я взяла его под руку, и мы направились к дому. Я смотрела наего лицо, спокойное, с неясной улыбкой, и как будто читала его мысли. А оннаверняка думал, что читает мои.

— Как твои друзья? — спросил он, поворачиваясь комне.

— Отлично. Лялин помолодел, а Вешнякова Простораспирает от самодовольства. Тебе от него привет.

— Спасибо.

— Как у тебя прошел день? — поспешно спросила я.

— Неплохо.