— Да, — не стал вдаваться в подробности Савиньяк. — Со мной две дамы, насколько я понимаю, хорошо вам известные: госпожа Арамона и ее дочь. Они путешествуют в экипаже, так что я их несколько обогнал.

— Дочь прелестна, не правда ли? — Некогда знаменитый греховодник не преминул подмигнуть. — А вот с матерью нас связывает не самое приятное воспоминание. Мы присутствовали на том кошмарном ужине, когда схватили бедного Фердинанда…

— Что ж, вам тем более будет, о чем поговорить. Дамы Арамона поступают под покровительство моей матери.

— Арлетта об этом уже осведомлена? — явил былое ехидство маркиз.

— Вы можете у нее об этом спросить. Утром.

— Не люблю бессмысленных поступков. — Фарнэби понизил голос. — То, что устроил Генри Рокслей, к слову сказать, было совершенно бессмысленным. Твоя матушка собиралась выехать в восемь утра.

— Послезавтра.

— Я отчего-то так и подумал. Если захочешь меня видеть, я еще какое-то время буду в библиотеке, а слуги являются по первому звонку, когда бы ни звонили. Твои комнаты подготовят через час. Что ж, не буду вам мешать.

Маркус не мешал, но в том, что он смотрит в спину, Ли не сомневался. Не оглядываясь и не сбиваясь с шага, маршал поднялся по лестнице мореного дуба и постучал так, как стучал в Сэ, хотя мать никогда не имела обыкновения запираться. Щелкнуло, распахнулась расписная дверь, и на пороге, привычно щурясь, застыла она. Живая, здоровая, даже не слишком осунувшаяся.

— На площадке внизу Маркус. — Лионель шагнул вперед, и мать отступила в освещенную парой свечей комнату, будто в зеркало. Она молчала, и Ли казалось, что он слышит, как колотятся сразу два сердца; от своего он подобного галопа не ожидал.

Дверь запиралась на засов, и маршал ее запер. Обернулся. Мать стояла посредине гостиной и глядела мимо сына куда-то в угол.

— Ли, милый, тебя не затруднит выпить пару бокалов с Маркусом? — Голос был спокоен и безмятежен, как некогда у постели свалившегося с дерева Арно. — Мне нужно взять себя в руки, иначе я разрыдаюсь, как Идалия по возвращении Бертрама с кухонь…

— Мама… мужчины не выносят материнских слез только над своими разбитыми носами! Ну и когда из слез делают клетку, но ведь ты не Жозина Эпинэ…

— Она ничего не сделала — не смогла. А я уже не знаю, кто я «не»… — Рука с браслетом прикоснулась к воротнику, этот жест был Ли незнаком. — Наверное, слезливость тоже заразна… Заехала в Фарну. И пожалуйста! Не мать, даже не мармалюка — чистая Идалия Валмон! Так что, дитя мое, кыш! Через полчаса я буду походить на человека.

— Нет.

— Не буду?

— Попробуй не шутить. Так будет легче, и мне тоже.

— Кажется, — как же она знакомо, невыносимо знакомо турится! — я наконец-то начинаю вас путать. Ли, это точно ты?

— Да. — Лионель обнял родную, из последних сил улыбающуюся женщину. — Просто я видел тебя в Нохе. Ты стояла у окна, придерживая синюю занавеску, за твоей спиной переодевалась Марианна, а с площади в ворота ломились… вряд ли люди. В них стреляли, они умирали, но не останавливались. Это я тоже видел.

— А ты видел, как умерла Марианна?

2

— А ты видел, как умерла Марианна?

Сын обнимал ее впервые за, наверное, двадцать лет, а она? Даже не мармалюка, а… Как же ее назвала эта гадина?

— Я тебе не говорила, как меня называла Каролина?

— Мне и без того хотелось ее утопить. За одухотворенность и требования возвышаться скопом.

— Значит, не говорила… — Они так и торчали посреди комнаты, будто статуя на клумбе. Мать и сын, годами не желавшие друг другу выказывать что-то большее, чем дружба… Ли, впрочем, выказал, это она, когда мальчишкам исполнилось одиннадцать, запретила сюсюкать не только себе, но и всем, от служанок и до подруг. Она была права, раз Ли сейчас ее обнимает, тысячу раз права!

— Арно пропал… Вместе с Каном.

— Знаю.

— Ли, только честно?.. Ты ждешь?

— Я ждал даже тебя, а ведь я видел Олларию… У Эйвис было просто сражение, а Савиньякам на войне фартит.

— Дитя мое, мне кажется, ты начинаешь врать.

— Хочешь, поклянусь кровью, что за тебя я боялся больше?

— «Чудовище»!.. Не ты, хотя и ты тоже… Кара называла меня чудовищем, а не матерью, но живы вы, а не ее… Капотты.

— Капотты?

— Я тебе потом объясню. Значит, я тебе снилась?

— Не совсем. — Ли, не разжимая объятий, повел ее к креслу, Арно тоже так делал. Старший Арно… — Мама, я носился по Олларии, будучи в Торке. Не представляю, как у меня это получалось, но я там был. Маркус говорит, ты потребовала шадди; нам его понадобится много, хотя начал бы я с вина.

— Тогда марш за кэналлийским! — Арлетта сделала над собой усилие и разорвала кольцо сыновних рук. — Ты не представляешь, сколько я на тебя вывалю…

— Взаимно. — Лионель улыбнулся и вышел. Он улыбался немного не так, как отец и братья; в детстве близнецов порой различали по улыбкам, а старик Эпинэ шутил, что маршала с экстерриором даже на горшке не перепутаешь. Старый спесивый балбес угробил всю семью, но если б королевой стала Магдала, ничего бы не случилось, так что все из-за Кары, раздери ее кошки хотя бы в Закате!

Добыча, с которой графиня Савиньяк не расставалась, хранилась в дорожном сундучке с розами. Мастер, сработавший сей обретенный на Кольце шедевр, явно принадлежал к той же школе, что и создатель любимой рамочки Ли. Именно поэтому Арлетта и не смогла пройти мимо розового дива, вызвав на рожах при сем присутствовавших «фульгатов» довольные улыбки. Достойные представители Северной армии гордились лебедями своего маршала и были приятно удивлены его матерью… Ну и тем, что она нашлась. Женщина утерла выступившие наконец-то слезы и, откинув снабженную препаршивым зеркалом крышку, вытащила сверток с маской и записками разделенных почти целым Кругом людей. Первый был силен и мудр, второй мудр и слаб, третий слаб и мерзок, но в головоломке, которую графиня Савиньяк собирала сперва с Левием, а потом одна, нашлось место и королям, и ментору, причем ментор сейчас был важнее.

3

Эту физиономию, да еще глубокой ночью, Луиза предпочла бы счесть дурным сном, но их с Сэль в самом деле приветствовал маркиз Фарнэби. Вынырнувший из столичного прошлого паскудник источал любезность, но не более того, и капитанша уверилась, что красавица, если ей покровительствует Савиньяк, переходит в разряд ангелов. В том смысле, что даже самый ретивый бабник может лишь созерцать и благоговеть. Луизу это устраивало, а обремененная сонным Маршалом Селина уделила маркизу не больше внимания, чем воротам.

Покои, в которые водворили дам, у маменьки Креденьи выпиши бы сладострастный стон. Хозяева поместья умудрились объединить рюшечки, бантики, букетики и прочие прелести в нечто на удивление не тошнотворное, несмотря на пастельные гона.