— После войны. Но перейти на язык Иссерциала и Эсператии, чтобы скрывать свои мыслишки! Это само по себе притча. — Лионель вновь взялся за записки покойного ментора. Шабли вел их со дня прибытия в Лаик, сперва на талиг, потом, едва не попавшись с Сузой-Музой, на гальтарском. Весьма посредственном, сын был прав. Сын был прав, и сын был рядом, но наполняло душу теплом, смешанным с растущей тревогой на Арно и ощущением того, что нужно спешить. Куда и зачем, женщина не понимала, как не понимала, для чего перед самыми родами затевала большие уборки с вытряхиванием всех шкафов и сундуков. Тогда она торопилась, боялась не успеть, боится и теперь.

— Мама, — окликнул Лионель, — те, кто остался в Лаик, не пытались свести счеты с Сэц-Пуэном?

— Нет.

— Из Олларии до Лаик вас добралось сперва трое, потом Джанис с Пьетро притащили еще шестерых, причем вы с Пьетро в скверне, если зелень — это скверна, можно сказать, купались… Не взбеленился никто — ни вы, ни слуги, ни солдаты с крестьянами, а мэтр, чуть ли не в каждой записи объяснявшийся вам в ненависти, тревожился лишь о том, возьмут ли ею с собой. В первый день дороги не произошло ничего, потом вы встретили Уилера, Шабли все еще был тих и лишь хотел добраться до рукописей Эрнани…

— Не совсем так, — уточнила Арлетта. — Сами рукописи ею не занимали, он пытался навязать себя. С учетом его чувств это особенно мило…

— Затем он решил попытать счастья еще раз, привлек на помощь Сэц-Пуэна, отыскал тебя, начал прежний разговор и сорвался.

— Это было мерзко, — припомнила Арлетта. — Сперва я подумала, что он пьян…

— А это и похоже на пьянство, которой стало чумой. Или на чуму, которая похожа на пьянство…

— Города, пьяные чумой. — Женщина вздрогнула. — Ужасно…

— Да, — и не вздумал утешать Лионель. — Рокэ опасался Олларии, но об Эйнрехте он не думал.

Стук в дверь показался тревожным, а может, тревога была с ней. Арлетта поправила волосы. Она не хотела ждать худшего, но ждала.

— Прошу прощения, — извинился Фарнэби. — Дважды прошу. За вторжение и за то, что под моей крышей…

5

Все началось с того, что Селина пошла искать кота. Собрата-Маршала Лионель помнил — черно-белый, дворовый, боевой, он просто не мог не удрать. Во время поисков девушка столкнулась со вторым дворецким Фарнэби, и тот повел себя невежливо и даже пошло. Девица Арамона ссориться, по своему обыкновению, не захотела и, не сказав грубияну ни слова, двинулась дальше. За конюшнями ей помогли-таки отыскать пропажу, и с котом на руках Селина отправилась назад.

О том, что было дальше, рассказывали трое, не считая надо и не надо встревавшего хозяина, но хватило бы и одной Селины, которая умела и рассказывать, и отвечать. Савиньяк почти видел пустой двор и девушку с черно-белым котом, который внезапно дернулся и напрягся; хозяйке пришлось обхватить буяна поперек туловища обеими руками, и тут из ближайшей приоткрытой двери вывалился давешний пошляк. Еще не известно, как бы все обернулось, сдержи дворецкий свой язык хотя бы полминуты, но словесная гнусь полезла из него, когда он был еще шагах в десяти. Что происходит, Селина не понимала, но угрозу почувствовала, а Маршал уже рычал на приближающегося человека, рычал низко, страшно, куда свирепей, чем на Зою.

Не останавливаясь, мужчина нагнулся и подхватил приличных размеров палку. Селина прижалась к стене сарая, а потом, не соображая, что делает, резко выбросила руки вперед, и растопырившийся кот полетел прямиком в перекошенную морду.

Рычание сменилось пронзительным воем, переполошившим, казалось, все поместье. К вою примешалась яростная брань — дворецкий пытался, прикрывая одной рукой глаза, отодрать от себя зверя. Маршал же старался запустить когти поглубже. Потом сразу с двух сторон на двор выскочили люди — старший конюх и несколько его помощников, выскочили и замерли в недоумении.

Объяснил все сам «котодранец»: он сумел наконец отшвырнуть зверя и, подхватывая с земли оброненную палку, выдал тираду предельной гнусности. Тут ему вновь пришлось отвлечься на Маршала, ненадолго, но этого хватило. Селина успела только начать: «Он на меня…», как молодой парень в кузнечном фартуке со всего маху врезался в обидчика девушки сбоку. Следом налетели остальные. Пара увесистых ударов по голове, и урод уже не мог подняться, тогда его принялись бить ногами.

Старший конюх к веселью не присоединился, у него были дела поважнее. Ловко накинув на все еще топорщившего шерсть кота куртку и крепко прижав зверя к груди, он повернулся к Селине: мол, я вас провожу и киску вашу поднесу, нечего тут делать, без нас справятся.

Девушка молча пошла вперед, конюх задержался, обернувшись на своих ребят, а те старались, лупили с душой, крепкий с виду мужчина уже не брыкался и не ругался, только хрипло охал, и тут вмешалась Селина, потребовав прекратить избиение.

— Монсеньор, — объяснила она, — понимаете… Он совсем такой, как вы говорили. Я подумала, вы захотите посмотреть.

6

Вот и познакомились с графиней… Хорошо так познакомились! Луиза не рыдала и не ржала в голос лишь потому, что не шала, что ее душит — слезы или смех.

Савиньяк вытрясал из свидетелей душу, мать ему помогала, Селина, морща от усердия лобик, вспоминала выплеснутые на нее пакости, словно урок. Непонятные слова дочка заменяла теми, что были ей известны; получалось нелепо до чудовищности и чудовищно до нелепости, особенно когда невинная дева объясняла, что ее посылали в Ноху…

— Или в Нуху? — Сэль не была уверена до конца. — Там продают талигойских невольников. Этот человек мог хотеть, чтобы меня продали холтийцам…

— Я не думаю, что нам важны его желания. — Графиня говорила ровным голосом, но в черных глазах Луизе почудилась смешинка. — Мне кажется, Фарнэби, мы получили полное представление о душе вашего дворецкого.

- Мерзавец отправится на каторгу, — отрезал маркиз. — Завтра же. К сожалению, я не могу его повесить. Увы, не все поправки к кодексу Франциска полезны… Да-да, я знаю, что вы скажете. Я не могу повесить мерзавца, но и мерзавец с титулом не может повесить приличного человека. Все так, но в данном случае жаль.

— В данном случае идет война, а во время войны мерзавцев вешают, когда они попадаются. — Сын на мать не походил совершенно, и при этом родство просто било в глаза. — Поправки Диомида требуют лишь наличия свидетелей. Они есть.

— Так в чем же дело? — возрадовался любезный хозяин. — Правда, я не уверен в сноровке моих людей… Может быть, ваши «фульгаты»?

— Может быть. — Савиньяк поднялся. — Сперва я хочу увидеть этого…

— Кнуда, — с отвращением напомнил Фарнэби.

— Имеет смысл взглянуть нам всем. — Графиня взяла со стола что-то завернутое в шаль и встала.

— Но стоит ли дамам? — выразил сомнение маркиз.

— Мне — безусловно, госпожу Арамона я просила бы присоединиться к нам, а Селине идти не стоит, с нее впечатлений хватит.