За это время Элен уже успела поговорить с Патриком по мобильнику. Он отвез Джека в частную больницу в Мэнли, и теперь они ожидали, когда мальчику сделают рентген руки. Патрик ничего не спросил о Саскии, и он явно предполагал, что Элен дома, потому что посоветовал попытаться хоть немножко поспать.

Как бы он отреагировал, если бы узнал, что на самом деле Элен находилась в тот момент в госпитале и что она разговаривала с Саскией? Может, счел бы это предательством? А было ли это предательством?

Суть в том, что разговор с Саскией ощущался Элен не просто как нечто правильное, это было нечто совершенно необходимое для них обеих.

Элен думала об отчаянии, написанном на лице Саскии, лежавшей на узкой больничной кровати. Она походила на человека, который только что потерял абсолютно все в природной катастрофе, на того, кому приходилось осознать тот факт, что вся картина его прежней жизни рухнула.

Неужели она действительно дошла до последней точки? Или, может быть, то отчаяние, которое видела Элен, было всего лишь отражением физической боли? Медсестра говорила, что пострадавшая испытывает очень сильную боль. Может, как только Саския встанет на ноги, она снова вернется к прежнему?

Зазвонил телефон Элен, лежавший рядом на пассажирском сиденье, и она увидела, что звонит Патрик. Должно быть, он уже вернулся домой вместе с Джеком и гадал, куда подевалась Элен. Но ей оставалось ехать до дома всего несколько минут, так что она не стала отвечать.

Можно было не сомневаться: все ночные события должны и для Патрика стать поворотной точкой. Теперь, когда пострадал Джек, он наверняка захочет, чтобы в дело вмешалась полиция. Если же Элен попытается объяснить ему, что Саския тоже дошла до критической точки, он, пожалуй, ей и не поверит. Элен отлично помнила, как он выбирался из постели в зловещем оранжевом свете и как его лицо исказилось от страха и бешенства.

Если же Элен ошибается, если Саския продолжит преследовать их, тогда ненависть Патрика к ней постепенно может разрушить его. Это словно кислота, разъедавшая его изнутри. Элен чувствовала, что ненависть уже меняет его личность в худшую сторону. Бóльшую часть времени все дурное скрывалось за тем, что Патрик предпочитал демонстрировать миру: он выглядел добродушно-веселым, уверенным в себе австралийским парнем. Но в течение последних месяцев, когда Элен лучше его узнала, узнала его по-настоящему — ведь они миновали стадию первоначальной слепой влюбленности, — она увидела острые углы. Горечь. Недоверчивость. Тревога. И к тому же Патрик пережил трагедию еще до того, как вообще познакомился с Саскией.

Элен пыталась представить, каким бы человеком стал Патрик, если бы Колин выжила. Наверное, после Джека у них появились бы и другие дети. Патрик стал бы типичным папашей, интересовался школьными делами, предоставляя решение домашних проблем жене. Превратился бы в простого, милого человека. Счастливейшего человека.

А крошечный малыш, который вчера помахал им ручкой, никогда бы не получил жизни.

Ну, как бы то ни было, все это глупые и бессмысленные размышления.

Элен снова зевнула. Она не только устала до полного изнеможения, но и умирала от голода: это был назойливый, жадный голод, какой она не испытывала до беременности. Ей хотелось, добравшись домой, сразу залезть в постель с огромной тарелкой тостов и чашкой чая, а потом закутаться в одеяло и спать, спать без снов. Она бы сказала Патрику, что слишком устала для разговоров, слишком устала, чтобы говорить о чем бы то ни было — о прошлом, о будущем, о настоящем.

Он не…

«Не думай об этом!» — резко приказала себе Элен.

Но это оказалось бесполезно, потому что где-то в глубине души Элен прекрасно понимала: ни о чем другом она и не думала с прошедшей ночи, несмотря на все, что случилось. И это еще больше усиливало кошмар последних часов.

Он не любит меня так, как любил Колин. Он сомневается. Смотрит на меня, думает о ней и видит, что все это — «не то же самое». Патрик никогда не полюбит другую женщину так же, как любил Колин.

Элен медленно и тщательно исследовала собственные чувства, будто осторожно снимала повязку, чтобы рассмотреть огнестрельную рану.

Болела ли она?

Да, еще как.

Элен подумала о том, что Саския принимала все как неизбежность: да, Патрик всегда будет любить Колин, как никого другого. И тут Элен с абсолютной ясностью поняла: «Я не люблю Патрика так, как любит его Саския».

Саскию совершенно не беспокоило то, что она любила Патрика намного сильнее, чем он любил ее, а вот для Элен это имело значение. Если она предлагала кому-то частицу своего сердца, ей хотелось получить взамен точно такой же кусочек. Вообще-то, она даже предпочла бы кусочек побольше.

Что ей действительно нужно, так это чтобы ею восхищались. Она носит в себе ребенка, а потому достойна преклонения.

Но это уж слишком по-детски, разве не так?

Во все времена женщины обзаводятся детьми без поддержки восторженных партнеров. А у Элен есть любящий партнер. Этого должно быть достаточно. Ей повезло! Ее собственная мать растила дитя вообще без мужчины.

Элен повезло. Ей досталось больше, чем просто любовь. Но на самом деле, наверное, в этом и крылась проблема. Элен испорчена избытком восхищения.

Ей бы следовало забыть то, что Патрик сказал о Колин. Ей бы вообще об этом не думать, и не рассказывать подругам, и, уж конечно, не намекать об этом самому Патрику.

Да, это может оказаться довольно трудно, но было бы абсолютно правильно.

Позади раздался вежливый сигнал клаксона, и Элен осознала наконец, что светофор на перекрестке, перед которым она остановилась, давно уже поменял свет на зеленый, а она все сидела, чувствуя себя ужасно благородной и добродетельной. Элен вскинула руку в жесте извинения и нажала на газ.

«Ты везучая», — напомнила она себе.

* * *

— Вам понадобится поддержка в ближайшую пару месяцев, — закончил мой доктор.

Он выглядел очень молодым, у него были розовые, по-детски гладкие щеки.

Наверное, я старею.

Я вспомнила, что мама, когда лежала в больнице, никак не могла смириться с молодостью ее врачей. «Меня постоянно смех разбирает, — шепнула она мне как-то. — Они разговаривают так серьезно, а мне кажутся детишками, которые играют в переодевание!»

Однако детишки хорошо знали, о чем говорили. «Пожалуй, ей удастся прожить до Рождества, — сказал мне один из них. — Но не намного дольше».

Когда она умерла, меня рядом не оказалось — пришлось вернуться домой, потому что Джек начал ходить в школу. Забавно, я считала это своим домом.

Мой врач подтвердил то, что уже сказала Элен. Треснувшая тазовая кость. Раздробленная лодыжка. На следующий день назначили операцию. Мне предстояло провести в постели не меньше шести недель.

Мне хотелось знать, как долго будет заживать рука Джека.