Судья Перски опубликовал свое заявление в The San Francisco Chronicle. Оно начиналось так: «Сейчас обо мне распространяется определенное мнение». Ему не нравилось столь однобокое изображение его личности. Кому, как не мне, понимать, что чувствовал судья, ведь я сама прошла через это. Все черты моего характера в одночасье были стерты, а моя личность просто схлопнулась, когда на меня навесили ярлык пьяной жертвы.

Вокруг вовсю шел сбор подписей за отставку судьи Перски. Николь рассказывала о волонтерах, в частности о пожилой паре, которая каждые выходные приезжала на фермерский рынок Пало-Альто, ставила там свой столик и агитировала за его отставку. Я слышала о девушке, которую во время сбора подписей на улице оскорбил проходивший мимо мужчина. Она расплакалась, отошла в сторону, потом вытерла слезы и вернулась к своему делу. Многие волонтеры сами становились жертвами, беззащитными перед такими нападками. Но они никогда не прятались.

Часто кто-нибудь из прохожих напоминал волонтерам, что «жертвам не следует пить до потери сознания», и часть работы Николь заключалась в том, чтобы научить волонтерский корпус отвечать на подобные выпады. Джим Макманис, адвокат судьи Перски, заявил, что на «эту женщину никто не нападал». Но его оскорбительное утверждение, призванное сломить жертву, наоборот, только придало сил.

На каждое Рождество дедушка Гон-Гон отправлялся в Walmart и выбирал для нас с Тиффани подарки; и каждый год я представляю, как он тогда бродил между торговыми стеллажами и гадал, что хотелось бы получить восьмилетней девочке, а что — девятилетней. Что только мы не получали от него в подарок: тапочки, полосатые вазы, плюшевых единорогов, фиолетовые блокноты на кольцах, маникюрные наборы, резинки для волос, свечи от комаров. Сейчас дедушка был уже так стар, что впервые мне пришлось самой отвезти его в супермаркет. Был вторник, стоял пасмурный день; идя по парковке, я заметила над столиком висящие головы Брока и его адвоката. Когда подошла ближе, увидела пожилого мужчину. Я притаилась, словно следила за оленем в лесу. Люди сновали мимо него; погода стояла ветреная, прохладная, и листы на столе то и дело разлетались, а он прихлопывал их ладонью. Мужчина потратил свой день, чтобы собрать еще какое-то количество подписей. Я подошла к нему и поблагодарила:

— Спасибо, что пришли сюда.

— Ну это же важно, — ответил он и пожелал мне хорошего дня.

Дедушка Гон-Гон спросил по-китайски, почему я заговорила с этим человеком. Я ответила, что это был приятель отца. Я не могла признаться ему, что написанное мною заявление разожгло настоящий пожар и теперь вся округа собирает подписи за отставку человека, ответственного за мои ночные кошмары. Дедушка кивнул. Мы вошли в магазин, и он принялся бродить по рядам. На этот раз мы с Тиффани получили апельсины в шоколаде и кружки.

По всему городу на газонах появлялись плакаты, я не могла проехать и пары кварталов, чтобы не встретиться глазами с Броком, который пялился на меня с них. «Любят — не любят» — в эту игру я играла с окрестными домами. Я не сразу поняла, что даже люди, которые были против отставки судьи, тоже могли поддерживать меня. Многие адвокаты, судьи, профессора права соглашались с тем, что приговор был слишком мягким, но защищали Перски, утверждая, что он действовал в рамках закона. Постепенно я научилась не принимать мнения несогласных на свой счет.

В январе 2018 года было собрано около девяноста пяти тысяч подписей, огромные стопки бумаг были разложены в белые коробки и проверены. Когда я увидела эти коробки в новостях, то удивилась, сколько времени на них потрачено, сколько волонтеров сидело за столиками, сколько людей останавливалось, чтобы написать свое имя. Тогда, глядя на эти коробки, я была тронута до глубины души.

По мере приближения выборов мне начали поступать неприятные письма. За домом стала следить полиция. Прибыл детектив из особого отдела защиты жертв — высокий, в сером костюме. Он сказал, что кусты под нашими окнами нужно срезать, потому что за ними могут спрятаться четверо или даже пятеро человек. Для меня это место было связано с сочной зеленью, никогда не думала, что оно будет таить в себе опасность. Потребовалось переставить мой письменный стол, так как он стоял у окна и был виден с улицы. Нам нужно было установить видеокамеру и врезать второй замок в дверь. За соседями тоже наблюдали. Мне посоветовали не терять бдительности и не ходить одной. Представитель окружного прокурора, курировавшая меня, собрала совещание, посвященное моей безопасности, и предложила переехать в отель.

Я продолжала писать. Телефон полицейского участка Стэнфорда висел на холодильнике рядом с семейными фотографиями. Занавески в моем кабинете были всегда задернуты. Не обращая внимания на темноту, я включала настольную лампу. И продолжала писать. Я перестала слушать музыку, чтобы, прислушиваясь к тишине, улавливать посторонние звуки. И продолжала писать. Каждый раз, когда приходило подозрительное письмо, я отправляла сообщение новому детективу, тот приезжал и складывал письмо в толстеющую на глазах папку вещественных доказательств. Возле моего дома постоянно дежурили полицейские машины. Когда ситуация обострилась, я перестала гулять с Могу. По утрам сводило пальцы, поскольку всю ночь я стучала по клавиатуре. И однажды я прекратила писать.

В тот день я стояла перед закругленной изгородью с садовыми ножницами в руках. Я срезала ветки и толстые, как пальцы, стебли. Из их срезов сочилась белая жидкость, а в икры впивались занозы. Я выдергивала траву из земли, обнаруживала запутавшихся в кактусах ос, давила жуков, застрявших своими задними лапками в грязи. Земля прилипала к моей горячей от солнца коже, к розовым коленям, на которых отпечатывался узор тротуарной плитки. Когда начало садиться солнце, я стянула перчатки, окинула взглядом валяющиеся на дороге стебли, на которых набухли маленькие темно-бордовые почки. В запале я выдернула и их, а ведь это были цветы, которые вскоре распустились бы под моим окном. В те дни многим пришлось пожертвовать, от многого избавиться, подчиняя жизнь одной цели — дожить до завтра. Мне хотелось, чтобы эти яркие бутоны все-таки раскрылись. Набрав полную охапку веток, я побежала наверх и поставила их в воду.

Борьба за отставку разгоралась все сильнее. С газонов воровали плакаты, а обвинения приобретали довольно мрачный и личный характер. В статье Юлии Иоффе в номере Huffington Post от первого июня утверждалось:

В каком-то смысле это был комплимент. Даже не верилось, что я так глубоко рассуждала и так изощренно излагала свои мысли. Я ничего не имела против предположения, что автор — адвокат. Все адвокаты, которые работали со мной, были рассудительными, убедительными и умными. Но что меня задело — это утверждение, будто жертвы врут и их словам нельзя верить. Да и кому я могла бы поручить написать заявление о воздействии на жертву на двенадцати страницах от первого лица? Интересно, как выглядела бы такая просьба? Ну разве что так: «Послушай, тебе не трудно начеркать семь тысяч слов о моей ну очень болезненной проблеме?»