Не могу сказать наверняка, что такое исцеление, как оно происходит, откуда берется и как ощущается. Но я знаю точно, что в четыре года не могла поднять четырехлитровую бутылку молока, тяжелую, словно плещущийся булыжник. Я пододвигала деревянный стул, чтобы дотянуться до стола, где стояли хлопья, и наливала молоко, держа бутылку обеими трясущимися руками. Проливала, конечно. Совсем не помню, когда именно стала с легкостью поднимать огромную бутыль. Сейчас я делаю это не задумываясь, могу поднять ее одной рукой, разговаривая по телефону, в спешке. Думаю, этот образ справедлив для всего остального — и наступит день, когда я смогу рассказать свою историю без дрожи внутри. Не обязательно каждый раз проходить весь полный цикл: вставать на стул, проливать, вытирать пот со лба, промокать стол и пол бумажными полотенцами. Однажды легкость поступка станет частью моей жизни, и с каждым днем он будет даваться мне все легче.

Рам Дасс писал:

Не думаю, что судьбой мне предназначалось быть изнасилованной. Но я верю, что все случилось так, как должно было случиться. И так все устроено. Долгое время мне было слишком больно существовать здесь и сейчас. Мое сознание предпочитало отстраняться. Я верила, что главное — это забвение.

Мне потребовалось много времени, чтобы понять: восстановиться — не означает получить преимущество, это значит постоянно возвращаться, постоянно учиться новому. Работа над книгой позволила мне снова вернуться туда. Я научилась жить со своей болью, научилась не прятаться от нее. Если я начинала буксовать на воспоминаниях из зала суда, я переводила взгляд на Могу и думала: если я ушла с концами в прошлое, то как этот моргающий комочек оказался в моем доме? Я перебирала письма снова и снова, раскладывала их, чтобы они описывали все, что я видела и чувствовала. Возвращаясь на то место, я с каждым разом была все более собранной, могла приходить и уходить, когда сама того хотела. И вот однажды я поняла, что больше нечего собирать.

Расшифровки допросов, раньше изматывающие мне душу, теперь стали просто листами бумаги. Я училась жить в настоящем, а не в прошлом. Я не пыталась никуда убежать, только спрашивала себя: «Тебе лучше?» Иногда я сама себе отвечала: «Сегодня нет». Да, порой становилось хуже, но голос внутри меня теперь был ласковее, а сама я при любом ответе была терпеливее, стараясь понять себя.

Горе переросло в уверенность, ведь я помнила, через что мне пришлось пройти. Гнев превратился в цель. Засунуть эти чувства в дальний угол означало бы отказаться от самого ценного, что они мне принесли. Если вам интересно, простила ли я его, скажу так: ненависть — очень тяжелое чувство, которое занимает слишком много пространства внутри человека. Я на самом деле никогда не перестану надеяться, что он изменился. Потому что если мы не меняемся, то зачем тогда вообще жить? Но если я и простила его, то не потому, что святая. Просто мне нужно было освободить место в душе, оставить многое в прошлом и двигаться дальше.

Многие стремятся сбросить с себя то, что на нас наваливается, освободиться от ярлыков, которые на нас навешивают. Иногда я боюсь, что растеряла все воображение, потому что была заточена в рамки своей роли жертвы. Но даже когда я оказалась запертой в ловушке, я понимала, что могу двигаться. Когда мне было совсем плохо, я писала и представляла свое будущее в мельчайших деталях — это и детские книги, которые я проиллюстрирую; и цыплята, которые будут бегать у меня во дворе; и мягкие хлопковые простыни; и вымазанные соусом деревянные ложки на кухонном столе. Необязательно все должно сбыться. Важен был сам процесс воображения.

Я написала книгу, потому что мир часто бывает жесток, ужасен и бескомпромиссен. Потому что были времена, когда мне совсем не хотелось жить. Потому что судебная система неповоротлива, а жертвы вынуждены тратить массу времени на борьбу, вместо того чтобы заниматься творчеством, рисовать или готовить. Потому что хотела показать, как жестоки существующие нормы, насколько универсально гендерное насилие, как многое решают деньги и положение в обществе. Но все было бы зря, если, прочитав эту книгу, вы не почувствовали бы человечность, не увидели бы то, что увидела я: тысячи и тысячи писем или подмигивающего секретаря в зале суда. Меня все время сопровождали какие-то маленькие чудеса. Мы можем потратить половину жизни на поиски смысла, на раздумья о том, что мы вообще делаем в этом мире, стоит ли все это потраченных усилий. Но жизнь сама по себе невероятна. Невероятно быть здесь, чувствовать, хотя бы чуть-чуть, всю глубину и мощь человеческого сострадания. Я написала эту книгу, чтобы рассказать, насколько прекрасным может быть наш мир.

Я представить не могла, заканчивая университет, что пройдет семь месяцев — и меня изнасилуют; что я буду жить в Провиденсе, потом в Филадельфии; что буду нырять с аквалангом; рыдать, давая показания в суде; что напишу двенадцать страниц текста, который отзовется во всем мире; что буду жить под одной крышей с очень высоким парнем и очень маленькой собачкой; что проведу два с половиной года, трудясь над этой книгой. Внутри своей боли я создала нового человека. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что изнасилование неотделимо от моей жизни. Это факт. Я родилась в июне, изнасиловали меня в январе. Возможно, горькие чувства никуда не делись, но я определенно научилась с ними справляться. Я не могу сказать, что будет дальше, потому что там, дальше, я еще не была. У этой книги нет счастливого финала. Счастливая ее часть — далеко не финал, так как жизнь продолжается.

Двадцать третьего сентября 2018 года в Пало-Альто было организовано ночное бдение со свечами в поддержку Кристин Форд[86], когда стало известно, что она будет давать показания в юридическом комитете сената. Хотя слово бдение какое-то странное. Скорее, это было напутствие, поддержка перед тем, как отправить ее в бой, зная, с чем ей придется столкнуться. В небе светила огромная белая луна. Я ехала знакомой дорогой из Сан-Франциско. Подъезжая, заметила группы людей со светящимися экранами телефонов, растянувшиеся вдоль улиц дорожки фонариков, стекающиеся к центру, к тому перекрестку, что недалеко от дома моих родителей. Слышала, как сигналят машины в знак солидарности. Я притормозила на обочине, светящиеся точки слились в зеркале заднего вида в большой прямоугольник. Я хотела выйти, но так и осталась сидеть с открытой дверью, рыдая и поставив ноги на землю. Я вслушивалась в ночь, наполненную непрекращающимся гулом, прекрасной яростью, поддержкой моего родного города. Люди заполняли тротуары, по которым я бегала в детстве, улицы, где мы с Тиффани гоняли на самокатах и ели лимонные конфеты. Я слышала, как по толпе разливалось: «Мы — это она, она — это мы». Как долго я мечтала увидеть такое.