Дьякон застыл на хлипком стуле, точно превратившись в соляной столб. Он не мог понять, шутит отец Сергий или бредит.

– В общем, пошли дальше, переступая, поднялись на амвон, – продолжал батюшка, взгляд его будто видел сейчас незримое. – Я был в этом храме много лет назад и помнил здешний богатый иконостас, но сейчас с ним случилось что-то прежде мной невиданное. Иконы почернели, лики на них оплыли, словно их исказило страдание, не то смола, не то копоть стекала по ликам точно кровавые слезы. Спутник мой вниз указал без слов, смотри, мол – там на полу лежал мой товарищ: руки в молитве сложены, на лице ужас. Но самое главное, по среди иконостаса…

Обращенный в слух, Федя не заметил, как в палату вошли.

– Кто позволил? Я вас спрашиваю? Что за самоуправство?

Врач в строгих учительских очках подошел и требовательно похлопал дьякона по плечу.

– Оставьте в покое! – захлебнулся отец Сергий, и возглас его утонул в густом кашле.

– Именно это я собираюсь сделать, – ответил врач, выволакивая Федю, не понимающего, нужно сейчас подчиниться или сопротивляться.

– Письмо! Найди письмо… – хрипел отец Сергий, когда врач захлопнул дверь перед лицом дьякона.

Дни сменяли друг друга, но Федя не особо различал их. Отец Сергий после их разговора впал в бред и больше в сознание не приходил. Молоденькая сиделка, нанятая специально в ночь, чтобы матушка Ефросинья поехала домой к детям, сбежала из палаты и просидела до утра в сестринской в слезах. Расчет не взяла – извинилась и исчезла, еще не зная, что ее подопечный преставился этой же ночью. Дальше был долгий, как будто в несколько дней длиной, беспрерывный матушкин плач, разговоры с детьми почившего батюшки, панихида, чавканье грязного снега. Все эти звуки накладывались у Феди в голове один на другой, перемешивались, сбиваясь в какофонию. Потом раздался благовест. Звонил колокол, звенели ключи в кулаке матушки Ефросиньи.

Тяжелая связка, принадлежавшая прежде отцу Сергию, опустилась в мягкую ладонь дьякона. У него была точь-в-точь такая же: ключи от служб, дарохранилища, подсобных помещений. Федя собрался было спрятать связку в карман, но на ладонь выпал небольшой черный ключик – такого у него не было никогда. Размышляя над тем, где находится подходящая скважина, дьякон вошел в осиротевший храм.

Больше всего ему хотелось бы сейчас покоя. Забиться в свою комнатку, помолиться, включить пинкфлойдовскую «Wish You Were Here», поплакать и заснуть. Но нужно было вводить в курс дела отца Владимира, назначенного епархией на днях, – тот так стремился вникнуть во все дела прихода, словно проводил аудит на фабрике. Его матушка бродила следом с огромной тетрадью, постоянно делая туда записи.

– Грешно такое богатство в дарохранительнице прятать. – Отец Владимир с видимым удовольствием осматривал нежданные приобретения. Особо понравившееся даже сфотографировал на смартфон. – Что у нас на сегодня осталось, Федор?

– Котельная, если вам такое интересно.

– Мне все, Федор, интересно.

Перейдя двор, они спустились в мрачный полуподвал. Глухой помощник Игнат сидел к вошедшим спиной и отрывал с пальцев полоски отросших ногтей. Новый настоятель брезгливо обошел Игната и заглянул в печь, словно мог бы найти там что-то кроме горящих поленьев, – в отблесках пламени его лицо показалось дьякону особенно неприятным – и принялся ворошить растянувшуюся вдоль стены поленницу.

– А почему вы все-таки оставили свой приход, отец Владимир? Паства попалась не ахти? – Феде не хотелось уесть настоятеля, но затянувшийся обыск действовал ему на нервы.

– Хороший приход, – невозмутимо откликнулся батюшка, – да только бедный. У вас-то сплошь политики да бизнесмены – отличный поселок отстроили себе тут. Мы за них так возьмемся, Федор, что вся епархия расцветет.

– А как же верблюды, богачи и Царствие Небесное?

– Все попадут туда, куда положено. Верблюды – в игольное ушко, грешники – в ад.

Настоятель ощупал всю поленницу и переместился в противоположный угол, где скопился за годы всякий хлам. Работы он не боялся – засучив рукава шелковой рясы, выбрасывал под ноги недоумевающему Игнату все лишнее.

– А это еще что такое, Федор?

Когда отец Владимир посторонился, взгляду присутствующих предстала невысокая, едва доходящая человеку до пояса черная дверца.

– Первый раз вижу. – Дьякону не пришлось изображать удивление, хотя теперь он точно знал, куда подойдет тот маленький ключик.

– Отпирай. – Во взгляде отца Владимира читалось нетерпение.

– А у меня ключей нет… – Федя залез в карман, где лежала его личная связка, и протянул ее настоятелю, хваля себя за смекалку.

Промаявшись с ключами, настоятель выудил из груды мусора сплющенную трубу и подал ее Игнату, показывая знаками, что дверцу нужно ломать.

– Отец Владимир, подождите до завтра, я у матушки Ефросиньи ключ спрошу и отопрем. – Почти уверовавший в успех, Федя судорожно искал любую отговорку, чтобы не дать этому Карабасу-Барабасу пробраться в заветный кукольный театр первым.

– Завтра вашими стараниями тут уже пусто будет.

Ломай, Игнат.

Глухой, нерешительно переминаясь, взялся за трубу. Наконец дверца поддалась, открыв небольшую нишу, где стоял аккуратный бумажный сверток, перетянутый бечевкой. Все сжалось в груди у Феди, когда он увидел лежащий рядом конверт. Прежде он, оглушенный суматохой последних дней, сам до конца не понимал, что именно хочет найти за дверью. Смутной сосущей тревоге на смену пришло воспоминание о последней просьбе отца Сергия. Письмо – конечно, это оно!

Стоило дьякону подумать об этом, как конверт, смятый рукой нового настоятеля, исчез в складках щегольской рясы. Сверток отец Владимир прихватил под мышку и, весьма довольный собой, вышел, оставив разбираться с беспорядком недоумевающего Игната. Федя плелся за настоятелем до самых его покоев; он хотел было потребовать письмо, объясниться, но не находил нужных слов. Даже когда дверь за отцом Владимиром закрылась, он продолжал стоять перед ней в тоскливом бессилии.

Решение пришло неожиданно, и дьякон полез в карман за мобильником.

– Привет, Антош. Да ничего, с Божьей помощью. Скажи, будь добр, а у тебя джип освящен? Я знаю, что тебе без надобности. Но хуже-то не будет? Очень надо. Я дам тебе номер, попроси, чтобы прямо сейчас. Сколько попросит – плати, я отдам. Не спрашивай только, прошу. Все после, при встрече. Спаси Бог. Пока.

Мандраж был вытеснен незнакомым прежде дьякону азартом. Федя знал, что нужно побороть его, но знал также, что иначе не выдержит. Притаившись в столовой, из окон которой открывался отличный вид на покои настоятеля, дьякон видел, как тот торопливо спустился и свернул за угол, где была припаркована его полноприводная «тойота». Федя хотел было просить кого-нибудь из послушников отвлечь матушку, но та, дождавшись, когда муж выедет за ворота, выскользнула следом с двумя авоськами.