Дьякон не знал, как долго он ходил по своей комнатке, будто заключенный. В один миг присел, обессилев, на край кровати, да так и провалился в сон, из которого его вырвал противный звонок мобильника. Федя решил было, что это звонит непротрезвившийся настоятель, но на зеленом экранчике мигали пять букв: ЗУБОВ.

– Спишь, что ли? – коллекционер обошелся без привычного слащавого «Федюш».

– На секунду сомлел только, Андрей Александрович.

– Ты вот что… Я, в общем, хотел сказать, чтоб ты завтра не приходил.

– С утра или вообще? – насторожился дьякон.

– Вообще.

– Тогда послезавтра?

– Вообще в ближайшие пару месяцев, пожалуй.

– Я вас не очень что-то понимаю. А как же икона?

– Не приносил ты мне, Федюш, никакой иконы. Не было такого.

У дьякона перехватило дыхание, он хотел говорить, но не мог сглотнуть заполнившую рот пустоту. Зубов тем временем продолжал:

– Ты меня в очень неприятную историю втянул, но я ее по-соломонову разрешу, чтобы тебе не было ущерба, а мне… небольшая компенсация за нервы. Звонил мне ваш новый настоятель, не знаю, как на меня вышел проныра, но я ему то же самое сказал. Не-бы-ло у меня вашей иконы. Да. А обиды ты не держи, я тебе же лучше этим сделаю. И не выдам, что ты ко мне ходил – все записи с камер сотру подчистую. Икона уже, считай, у такого человека, до которого вам не дотянуться. А месяца через два, как поуспокоится, заглядывай – кофею попьем, я тебе что-нибудь необычное из запасников презентую. Хорошо? Ну, береги себя.

Зубов повесил трубку, но дьякон не отнимал мобильник от уха еще несколько минут. Голос не возвращался, да и нельзя было ничего сказать этим голосом, при этом не согрешив.

Всю ночь Федя проворочался в постели. Ему снились неприятные сны, которые забывались, стоило только размежить веки. Сумерки за окном не давали понять, длится еще вечер или уже наступило утро. Разбудил дьякона настойчивый стук в дверь.

Между словами «Откройте, полиция!» и попаданием в сырую камеру предварительного заключения прошло несколько часов, но все они сплюснулись в памяти ошеломленного Феди в один неразборчивый комок. Вот его квартиру обыскивают, переворачивая скромный скарб, вот ведут под пустым взглядом Игната в «бобик», а вслед летит ругань отца Владимира. Вот он раз за разом рассказывает усатому и пузатому следователю Бабову о том, как ходил к Андрею Александровичу, о просьбе старого настоятеля и драке с новым. Порядок сцен меняется, но общая картина Бабова, видимо, не устраивает.

– Признайтесь, Федор Дмитриевич, что вы возвращались в дом покойного Зубова.

– Не возвращался.

– И, когда уходили, наблюдали его абсолютно живым?

– Абсолютно. Проверьте хоть телефонные звонки.

– Мы проверим, будьте покойны. Но отчего тогда скончался ваш приятель?

– Не знаю. Андрей Александрович мне не приятель.

– По телефону вы, надо понимать, угрожали ему?

– А разве угрозами убивают?

– Всяко бывает.

– Не угрожал, Боже упаси. Но я знаю, что ему звонил отец Владимир, который был явно во хмелю.

– Настоятеля пока допрашивать нет надобности – он у нас сторона также потерпевшая.

– Почему?

– Так вы ж его обокрали, и я, будьте покойны, это докажу.

– Нельзя украсть то, что человеку не принадлежит. И вообще, почему вы не думаете, что это могло быть случайное ограбление? Андрей Александрович – человек небедный…

– С проповедями лучше погодить, Федор Дмитриевич. Ограбления не было, потому что замки целы и ничего из других предметов коллекции не пропало. Я правильно понимаю, что вы оставили у Зубова картину и больше ее не видели?

– Икону, я оставил у него икону. Которую он собирался отдать могущественному незнакомцу, который всем нам не по зубам.

– Это вы так считаете?

– Это сам Зубов так сказал. Проверьте его звонки. А еще камеры. У него все камерами защищено.

– А вы хорошо его дом знаете?

– Хорошо.

– Значит, могли проникнуть в дом незаметно?

– Уроборос какой-то…

– Чего-чего?

Весь этот бессмысленный круговорот слов не оставлял Федю даже сейчас. Все лучше, чем думать о том, что Зубов убит. В собственном доме, вчера вечером, вскоре после их разговора. Прежде Федя считал коллекционера едва ли не своим учителем, после позолота сошла с их отношений, но смерть второго близкого человека подряд выбила его из колеи окончательно.

«Не дай Бог с Антошей что приключится, этого я точно не вынесу».

Мысль пронзила дьякона точно молния. Всплывшие в памяти одна за другой картинки из кинофильмов подсказали выход.

– Простите Бога ради! Есть здесь кто? – крикнул Фе дя в коридор.

– Жак Ив Кусто, – беззлобно буркнул кто-то невидимый за стенкой. Но через минуту перед камерой вырос пожилой капитан.

– Чего?

– Я ведь имею право на звонок адвокату?

– Откуда ж у тебя адвокат?

– Из адвокатуры, – схитрил Федя, хотя у его друга были лишь три курса юридического института.

– Ладно, погодь.

Капитан прошлепал по коридору к дежурке и вернулся через несколько минут с ключами. А еще через час Антон, Федя и Бабов сидели вместе в курилке. Антон курил «Парламент», Бабов – донской табак, а Федя морщился, но терпел и слушал.

– Да знаю я, будьте покойны, что друг ваш не убийца. Но есть процедура. – Огонек сигареты вспыхнул и утонул в дыму бабовских усов. – Тоже понимать надо. К тому же сейчас новые факты обнаружились, так что можно говорить на прямоту.

– И какие факты? – Антон пустил изо рта аккуратное колечко.

– Нашли тех, кто икону у Зубова забирал.

– Очень интересно.

– Очень, они оба из группировки южных, надо понимать.

– Бандиты!

– Будьте покойны, самые настоящие.

– Выходит, они и убили? – Антон хотел в пять минут перекура заполучить максимум информации.

– Пока не ясно. Эти голубчики преподносят дело так, – Бабов подкурил от первой сигареты вторую и многозначительно нахмурился, – будто они картину уже у мертвого забирали.

Антон присвистнул. Федя сидел, затаив дыхание неизвестно от чего – от гадкого сигаретного дыма или от скребущего недоброго предчувствия.

– Приходим мы, говорят, с делом от Вити Стекляшки в дом к барыге. Тот сам позвонил, предложил Вите икону по статусу годявую, а в доме даже свет не горит. Ну мы и открыли, говорят. Всюду тьма-тьмущая – пробки вышибло. Поднялись на второй этаж, а там он в кресле. Закоченел, будто перекреститься хотел, а его кондратий хватил. Рожа перекошена, а глаза на икону уставились. Ну мы ее взяли, какой договор был, только бабки закрысить решили – барыге они уже один хрен без надобности. Потом к Вите свезли, как добазари-лись, и в кабак – обмывать. Утром пошли похмеляться, а тут ваши хмыри в погонах.