А во вторых, в том же Завете, в первой главе, говорится о том, что земные дикари, бескрылые люди – наши братья, и мы – плоть от их плоти. А как же не иметь дела с братом? Как же не показаться ему, не помочь?

Анатомически они ничем не отличаются от нас. Просто их кожа не умеет поглощать силу Солнца. А наша – умеет. Другой разницы нет; отчего же тогда мы должны прятаться?

Я быстро донёс её до дома, а внутри – положил на кровать и укрыл одеялами.

Меховых одеял, самых лучших, у меня в доме достаточно; за годы бродяжничества я позаимствовал у троглодитов множество превосходных соболиных и беличьих шуб; девушка должна была быстро отогреться.

Где находится моё укрывище и как оно выглядит – не скажу; даже намёка не сделаю. Я изгой, я прячусь. И дом мой – тоже спрятан. И каждые полгода, а то и чаще, я перебираюсь на новое место. Скажу только, что ничего особенного в доме нет. Пожитков – никаких, кроме десятка упомянутых меховых одеял. А ценности – золото, серебро и самоцветы – я всегда ношу на руках и на шее. То, что не могу нести на себе, – храню в тайниках.

Короче говоря, вы меня не найдёте, даже если очень захотите.

Закутав гостью одеялами и погладив по спине, для успокоения, я снял с себя панцирь, перевёл дух – и полез к ней.

Обычно после полёта все они пребывают в глубокой прострации и с трудом могут шевелиться. Некоторые – прошу прощения – даже непроизвольно мочатся, но я ничего против этого не имею, наоборот: естественные отправления сближают.

Из-под беличьих одеял ударил мне в нос её запах.

Пахнут они главным образом дымом: половина их жизни проходит возле костра или очага, и аромат горящего дерева навсегда въедается в кожу и волосы. Запах горький, чудной, чуть кислый, но приятный, он добавляет остроты чувствам.

Под рубахой у неё ничего нет.

Дикари не носят нижнего белья.

У них повсеместно принято носить не менее трёх рубах или платьев, одно поверх другого; богатые женщины носят и по пять платьев, а сверху вдобавок надевают шерстяную юбку, под названием «понёва».

Да, я разбираюсь в их одежде, не надо ухмыляться; я же говорил, люблю земных бескрылых.

У неё была лишь одна, единственная рубаха. По их представлениям это был верх бесстыдства и равнодушия, причина для всеобщего осуждения и презрения.

Она, Марья, – такой же изгой, как и я.

Я пытаюсь ей сказать всё это, негромко, в холодное ухо.

Я глажу её маленькие ледяные ступни, растираю, согреваю, потом поднимаюсь выше, к лодыжкам.

Дикие девушки очень восприимчивы к ласкам, особенно молодые.

Сначала она никак не реагировала – и я подумал, что не встречу возражений, и полез дальше и выше.

Но тут сильная неожиданная боль обожгла живот: дикарка ударила меня ножом.

Ткнула несколько раз наугад, достаточно сильно; я вскрикнул – и отскочил.

У неё, оказывается, висел на поясе небольшой нож; я так горел желанием, что не заметил его, или заметил, но не придал значения, – так или иначе, теперь она выдернула этот самый нож, заточенный грубо, но достаточно остро, чтобы меня повредить.

Их оружие бессильно против нас, на том стоит могущество нашего народа, умеющего использовать силу Солнца; от ударов на моём животе остались лишь небольшие царапины. Но удовольствие она мне испортила, да.

Выбралась из-под одеял, прижалась к стене, подобрав острые колени, выставила свой нож, между прочим, хороший, выкованный из самородного железа, и наточенный на совесть, давно я не видел у дикарей таких превосходных лезвий, – и смотрела с ужасом, как из царапин на моём животе течёт кровь.

Когда царапины закрылись, девушка сказала:

– Он тоже так умел.

– Кто? – спросил я.

– Финист. Он тоже был неуязвим. Он мне показывал. Он резал себя, и всё заживало на моих глазах.

– Тогда зачем ударила? – спросил я, не сдержав досады. – Если знала, что бесполезно?

– Не бесполезно, – грубо ответила она. – Больше не лезь ко мне, понял?

– Понял, – ответил я. – Как тебя зовут?

– Марья, – сказала девушка. – Наконец-то спросил. А тебя?

– Иван, – сказал я.

Она улыбнулась.

Улыбка была короткая и яркая – дикари живут богатой эмоциональной жизнью. Именно в силе чувств заключено преимущество любого троглодита: мы сильнее, но их кровь горячее нашей.

– Какой из тебя Иван? – спросила девушка, подавив улыбку.

– Нормальный, – сказал я. – Ваши мужчины все Иваны через два на третьего. Вот и я буду Иван. Чтобы тебя не смущать.

– Ты говорил, что твоё имя – Соловей.

– Это не имя, – сказал я. – Прозвище. Или тотем. Символ. Не знаю, как объяснить. В общем, я такой же Соловей, как твой Финист – Сокол. Понимаешь?

Она понимала не всё. Многие слова были ей незнакомы. Но она старалась понять, и выглядела умной.

– Да, – сказала она, опустив глаза. – Финист… ну… говорил то же самое… Каждый из вас должен совпасть… отождествить себя с какой-нибудь птицей. Это старый обычай.

– А раз понимаешь, – сказал я, – зови меня Иваном, и на том порешим. Уговорились?

Марья помолчала, нахмурилась и сказала:

– Ты мне зубы не заговаривай. Ты обещал, что отвезёшь меня в город.

– Отвезу, – ответил я, – обязательно. Моё слово твёрдое. Только не сразу. Останься со мной. На один день. Завтра будешь на месте, клянусь честью. Город рядом, здесь. Прямо над нашими головами. Но один день проведи со мной, прошу тебя.

– Нет, – ответила Марья. – Такого уговора не было.

– А у нас с тобой, – сказал я, развеселясь, – вообще никакого уговора не было! Уговор был между мной и старухой! А тебя я ещё вчера знать не знал. Как и ты – меня… Предлагаю познакомиться поближе.

– Врёшь, – сказала Марья, выставив нож. – Ты всё знаешь. Ты за нами следил, и подслушивал. Я ищу Финиста. Ты поклялся отнести меня в город. Давай, держи слово, если ты мужчина!

– Хорошо, – сказал я. – Конечно. Как ты могла подумать, что я не мужчина? Сейчас отдохнём – и поедем. Довезу прямо до главных ворот, и там оставлю. Но потом не обижайся. В прошлый раз они земного дикаря к себе не впустили. Вниз скинули.

– Кто «они»? – спросила Марья.

– Охрана, – сказал я. – Город строго стерегут. Чужим хода нет.

– Значит, меня не пустят?

– Не знаю. Может, и пустят. Однажды я вот так же довёз девушку, такую же как ты, – её впустили.

– И что с ней стало? – спросила Марья, явно заинтересованная.

– Вышла замуж, – сказал я. – За нашего. За птицечеловека. Но долго не прожила, через несколько лет попросила мужа вернуть её вниз, на землю. Муж её отнёс.