Мы никогда не говорим про змея, но много говорим про город птиц, про Марью, про её жениха; Потыку важно увериться, что девка добилась своего и счастлива.

Если бы видели, как он замахивался топором, когда рубил змееву голову! Как горели его глаза! Как ходила ходуном его грудь!

Поверьте: попытайся я его остановить, он бы отсёк башку и мне тоже.

И последнее.

Меня много раз спрашивали: если ты, Иван Ремень, видел птицечеловеков и разговаривал с ними, если ты знаешь, где их город, – почему ты не обратился к ним с просьбой убить змея? Ведь они очень сильны, и они могли бы прикончить гадину, если бы захотели. На это я обычно отвечаю, что пытался, но получил отказ. На самом деле даже и не пытался. Именно потому что видел их и с ними говорил.

Они всегда сами по себе; они не вмешиваются в людские дела. И скажу так: если бы я был птицечеловеком, я бы тоже не вмешивался.

Если сильный народ станет помогать слабому – от такой помощи слабый народ не станет сильней.

Сила только тогда идёт впрок, когда мы не получаем её в подарок, а обретаем сами.

И наш народ, покинув долину, потеряв многих, претерпев муки, испытав горе и отчаяние, – на самом деле стал сильней; посмотрите друг на друга, и вы это поймёте.

Итак, я собрал этот суд по собственной воле.

Сегодня – годовщина. Восемь лет с тех пор, как убит Горын и родился его потомок, летающий змей-людоед.

Это привело ко многим смертям и бедам.

Это привело к гибели старого мира и к рождению мира нового.

Восемь лет я полагал, что вина за случившееся лежит на мне.

Восемь лет меня мучила совесть – хотя, повторяю, никто и никогда ни единым словом или даже взглядом меня не упрекнул. Ни родня, ни соседи, ни князья, ни друзья, ни старшины.

Больше никого нет: остальные, кто был со мной, или умерли, или исчезли без следа. А я вот он, здесь. Я последний.

Теперь скажите: виноват я или нет?

Пророчество было ложным. Старый змей – а верней сказать, старая змея – высиживала потомство, и оно родилось бы так или иначе, с нашим участием или без него.

Если бы наши деды сто лет назад убили гадину – может быть, детёныш вообще бы не появился.

Это неизвестно.

Известно, что была отрубленная голова, было яйцо и был вылупившийся новый гад.

То, что мы ему башку снесли, – это было правильно.

Надо было раньше снести.

Чем раньше снесёшь башку гаду – тем лучше для всех. Вовремя не снесёшь – гад родит потомство.

Я не знаю, кто придумал ту легенду, про неубиваемого змея.

Я не знаю, кто прозрел то пророчество.

Но лично я думаю, что всякую нечисть, всякого злобного людоеда надо валить сразу, не дожидаясь, пока он даст приплод.

И не я один так думаю – многие.

На том стояла и стоять будет наша земля.

1.

Ах, как я люблю прокатить по небу земную женщину!

Кто внизу не бывал, кто этого удовольствия не знает – тот ничего не знает.

Сначала, в первые секунды, ты её рукой держишь, прижимаешь. Потом прижимать уже не надо – она сама в тебя вцепляется, изо всех своих женских сил.

А сил у этих дикарок в избытке.

И чем выше поднимаешься, чем больше скорость – тем крепче объятья.

Это непередаваемое ощущение: ты летишь выше и выше, а она держится крепче и крепче.

Прилепляется всем телом.

Груди её чувствуешь, колени, бёдра, живот. Лобок даже.

На большой высоте самому вообще можно не напрягаться – она тебя и руками держит, и ногами, и зубами.

Это очень весело и необычно.

От страха их начинает трясти, и температура тела резко поднимается. Летишь – а она на тебе висит, горячая, дрожащая.

И кричит ещё.

Но эта – не кричала, хотя держалась очень крепко.

И вот что я ещё скажу: ни одна из них после первого полёта не отказалась от второго и последующих.

Жаль, это редко бывает. Я хоть и вне закона, но не дурак тоже. Если часто умыкать земных девок – дикари укрепляются в мысли, что мы, птицечеловеки, – их враги. Бывало, наладишься похитить женщину – а против тебя выбегают мужики с топорами и дубинами, с луками и стрелами. Могут и сеть растянуть, и горшок метнуть с горящей смолой. Они там, внизу, своих женщин берегут и защищают. Мужчин тоже – но не так рьяно. А если женщину захочешь выкрасть – они все поднимаются, от детей до стариков.

Так что я покушаюсь на их женщин не так часто, как хотелось бы; примерно раз в год. И не только потому что это опасно, и не потому что каждая похищенная женщина увеличивает ненависть дикарей к нашему, в общем мирному, народу, – но и потому что наслаждение слишком велико.

А величайшим наслаждениям, как учили нас Первожрецы, следует предаваться в меру.

Нет такого удовольствия, к которому нельзя привыкнуть, и когда ты к нему привыкаешь – ты его лишаешься.

А я не хочу лишиться.

Я изгнанник, и удовольствий в моей жизни не так много.

Я поднял девку сразу к самым облакам: это было нетрудно, дикарка почти ничего не весила. Да и облака в тот день лежали низко. С наступлением осени в уединённую долину опускаются густые туманы, и возле земли летать опасно: в любой миг можно напороться на верхушку дерева и переломать кости; а я ведь – преступник, я не могу просто позвать на помощь. Каждый раз, когда я разбиваю ногу, руку или голову, – я вынужден отлёживаться в одиночку.

Считается, что мы неуязвимы, что кожа наша крепче железа, – но так думают наверху, в домах богачей из Внутреннего Круга, а на деле, если, например, на большой скорости, ночью, в тумане, при сильном ветре, напорешься на острый край скалы – можно так ободраться, что забудешь и про неуязвимость, и про всё остальное: завоешь, как животное, и будешь прятаться несколько дней, пока не срастутся кости и не затянутся повреждения.

В этот раз я сразу пробил туман, взмыв вертикально вверх.

Над облаками было славно, Солнце излучало волны животворного света.

Девушка, конечно, дрожала от страха, и что есть мочи держалась обеими руками за мою шею, а ногами обхватила пояс; я чувствовал силу её худых бёдер.

Моё возбуждение стало слишком острым – и я добавил темпа, хотя этого делать нежелательно: на высоте и так холодно, а на большой скорости земной троглодит, даже здоровый, крепкий и привыкший к зимним холодам, может замёрзнуть в считанные минуты.

Но я уже слишком сильно хотел эту девушку и не мог терпеть.

Да, я люблю земных, диких, никогда этого не скрывал, и ещё раз повторю. Не считаю это чем-то стыдным. В Завете сказано, что нам нельзя иметь никаких связей с троглодитами. Но, во-первых, этот запрет никогда не соблюдался; все наши, особенно молодёжь, постоянно бывают внизу, и подглядывают, и забавляются, и с женщинами тоже имеют дело. Возьмите хоть юношу Финиста: разве ему, княжьему сыну, не положено было наизусть знать Завет и соблюдать его во всех мелочах? Но парень не соблюдал; чем тогда он лучше меня – разбойника, преступника?