не особо пьяные глаза подтвердили явное. После этого все разом, и пьяные и не очень, сошли с ума и бросились за ружьями. Разумеется, не нашли ни одного не расстрелянного патрона…

Как это часто бывает, собраниям у Серёги потворствовала его затянувшаяся холостяцкая жизнь. Теперь можно окончательно сказать, что по семейной линии у него так и не вышло. Известно только, что после смерти соседа недолго проведывал его Надю. Об этом говорили, имея в виду тёмную развязку с прежним Надиным сожителем, повесившимся годом ранее: «Живой, дак будешь мёртвый!» Наверное, что-то было в этих словах, потому что вдова и сама вскоре умерла. А Серёгу, на его счастье, миновало.

В другое время ничем не видный, летом он выделялся уже тем, что при всякой погоде ходил в берцах с высокой шнуровкой, заправив брюки-камуфляж за голяшки и надвинув на лоб бейсболку, тоже камуфлированную и с широченным козырьком, затенявшим половину лица. Если копнуть глубже, лет на пятнадцать-двадцать назад, в нерасхлёбанное горе девяностых, то солдатские клефты и гимнастёрка, из зелёной ставшая жёлтой, как поблёкшая к вечеру утренняя кошенина, были всегда на Серёге и лишь впоследствии незаметно сносились. Эта армейская спецуха была для него никакой не данью молодости и уж тем более не форсом, а прочнейшим и удобнейшим материалом для повседневной но́ски, к тому же полученным даром, не считая двух лет строевой.

Вопрос доступности той или иной вещи не был праздным и стоял тем более остро, что, выучившись и пошоферив в совхозе, остаток жизни Серёга нигде не работал сообразно с курсом, принятым в Москве, которой ни талант, ни сила деревенского осёдлого мужика на излёте века оказались не нужны. Впрочем, одно время Серёга сторожил магазин: топил зимой огромную кирпичную печку, а летом сидел на лавке, курил или пил, кряхтя, из мутной склянки. Но магазин упразднили, здание растащили по брёвнышку, он же и помогал.

Корневину Серёгиного существования в последние годы составлял калым, когда его нанимали от подворья отпасти день-два скот, помочь срубить баню или стайку, заменить оклад у избы, или на паях с другими мужиками мобилизовывали на заготовку и вывозку сена, а также зазывали на прочую крестьянскую запарку, которой всегда невпроворот. Но в основном кормился огородом и рекой. Выручала и тайга, в которой промышлял грибы, орехи и ягоды. Да ещё мёд-пиво пил на те злыдни, что некоторое время в году за своё бездействие он получал от государства, и по усам текло, но в рот, как водится, не попадало.

4

Сети ставил в заводи напротив дома, стоя на носу «Прогресса» и пихаясь шестом. Выбирал тоже с носа, медленно, как при старинной канатной переправе, продвигаясь вместе с лодкой за сетью, ловко нанизываемой на левую ладонь, причём рука не была безучастна к тому, что происходило, а сама, как рыба, бешеным спуртом рвалась под верхнюю тетиву с берестяными поплавками. В сетке, наискось поднимаемой из реки, трепыхались ельцы, сорожки, щучки-травянки, бабьими гребёнками щерились ерши и окуни. Пустые ячеи, заклеенные водой, сверкали мыльными пузырями, которые брызнут с энергичным встряхиванием, каким Серёга высвобождал из сети вислые водоросли и прочий речной сор. Если что-то цеплялось прочно, например, склизкая ветка или крышка консервной банки, то всю эту беду плюс рыбу Серёга с матерком выпутывал, приткнувшись к берегу. Добычу бросал прямо в лодку, как в основную ёмкость под рыбу, где та мучительно умирала, задыхаясь ртом и прилипая шкурой к нагревшемуся на солнце дюралю, а расправленную снасть, прежде чем сунуть в мешок, щипающей пробежкой пальцев надевал на ольховую рогульку и, захлестнув поводок восьмёриком, в оконцовке выполаскивал за бортом и мягко отжимал.

5

Сеть как орудие наиболее добычливое и практичное, отвечающее деревенскому мировосприятию и придающее здешнему укладу жизни дополнительный упор, равный по силе сбору грибов, орехов и ягод, но уступающий огородничеству и пушной охоте, наряду с ряжем, корчагой и мордой была для сибирских мужиков – а в иных медвежьих уголках остаётся по сей день – основой в рыбацком инструментарии.

С удочкой Серёгу можно было встретить разве что в начале июня, когда на Лене совершается массовый вылет новорождённых стрекоз и рыба, карауля добычу, табунится на перекатах. Наживку Серёга ловил, собирая с камней клейких и сонных, едва покинувших кокон или только-только прогрызших его хрустящую кожурку. После шёл на косу и цаплей стоял взаброд, простерев, как шлагбаум, удочку над водой. Стрекозы, появившиеся днём ранее, порхали над рекой, а некоторые садились на удочку, вероятно, путая её с плакучим ответвлением от дерева. Серёга, не теряя самообладания, попеременно глядел то на этих, обсевших снасть, то на стрекозу, что парусила на течении, ради возбуждения рыбьего азарта подёргиваемая за леску, а иногда вкрадчиво, колено за коленом, начинал складывать удочку. Не замечая подвоха, стрекозы приближались, как на эскалаторе, одна за другой исчезая сначала в ладони, затем в бутылке. И если в этот миг, раздраконенный волочением стрекозы по воде, на мелководье вскипал сиг или ленок, одним клевком загубливая обманку, то его Серёга брал нахрапом и, возбуждённо пятясь от реки, со свистом наструненной лески выкатывал на камни в брызгах и трепете.

Спросишь немного погодя, подойдя с удочкой через плечо:

– Есть чё, нет?

Сощурится от солнца, осветившего лицо, и скажет, не делая тайны, хотя это принято у суеверных рыбаков:

– Вчера ведёрко ельца легонько хапнул, а нынче чё-то глухо. Вот этого задро́та только и поймал… Стрекоза прошла, от этого, наверно! Или обожрались. Пойду щас сетку брошу от опечка. Там чё-то плюскается и плюскается, аж зла не хватает!

И, воткнув сложенную удочку за оттопыренный резиновый сапог, отвинтит продырявленную гвоздём пробку и встряхнёт бутылку. Она к тому времени нагрелась в кармане и отпотела изнутри. Стрекозы прилипли крыльями к влажному стеклу и лежат, как в гербарии. Серёга раз и другой стукает горлышком о ладонь. Вызволенных и помятых пуляет на воду, и они плывут, атакуемые гольянами, или разом тонут в круговерти, созданной подошедшей ельцовой стаей. Но всегда оказывается, что кое-какие из стрекоз уже уснули навеки и присохли к донышку. Тогда Серёга с мелодичным бульканьем наполняет бутылку, нагнув горлышком против течения. Раскачав, выливает мёртвых с ополосками. Бутылку, словно гранату, швыряет на перекат, чтобы ребятишки не расстреляли из рогаток, а ты стой и гадай, для чего он её вообще мыл.

6

Зимой, как многие наши мужики, Серёга занимался удами.

У него был удобный – под боком – участок реки, богатый налимами, которые стекаются в тихий затон,