* * *

Несколько часов спустя Локвуд сидел вместе с Уилсоном в автомобиле и нервно барабанил пальцами по рулю, потому что в заду у него чесалось неимоверно. Уилсон в наушниках балдел под каких-то металлистов. Писк, доносившийся время от времени до ушей Локвуда, не способствовал улучшению его настроения.

— Заткни ты эту долбаную свистульку! — не выдержал он.

Глаза Уилсона были закрыты, голова слегка подергивалась: то ли он отсчитывал ритм, то ли это был непроизвольный спинномозговой рефлекс. Считая, что одного предупреждения вполне достаточно, Локвуд вытянул вперед свою потную лапищу и резко выдернул провод от наушников из гнезда.

— Какого хрена?! — взорвался Уилсон.

— Слишком громко вопит. И потом, как ты можешь вести наблюдение с закрытыми глазами?

Другое дело, что наблюдать было практически нечего. Они уже три часа сидели около дома Рассела, проторчав перед этим девять часов возле отделения патологии. На улице темнело, оба полицейских замерзли и вообще, по мнению Локвуда, впустую тратили время.

— И какого черта мы здесь торчим? — горячился он.

— Беви велела, — лаконично отвечал Уилсон.

— Но какой смысл? Известно же, что девицу укокошил Билрот, и кому какое дело до того, что Рассел развлекается с этой потаскушкой? Это ведь не делает его Джеком-потрошителем!

Уилсон опять надел наушники и уменьшил громкость на одну десятую децибела. На подобные вопросы у него не было ответа, и он проигнорировал замечание Локвуда, как поступал во всех спорах на значительные и незначительные темы.

— Она же не жалуется на него, — не унимался Локвуд. — Он не приставал к ней с ножом и не грозился порубать эту шлюху на бефстроганов, он даже ни разу ее не стукнул.

Уилсон и это замечание пропустил мимо наушников.

То, что говорил Локвуд, было недалеко от истины. Беверли Уортон надеялась получить от проститутки гораздо больше сведений, но пришлось довольствоваться тем, что есть. Линда приходила к Расселу один раз в неделю. Сначала она делала минет, затем он развлекал себя сам, после чего по какой-то непонятной прихоти заставлял ее выпить бокал мадеры, платил и отпускал восвояси. Конечно, из всего этого не следовало, что Рассел серийный убийца, но на извращенца, по мнению Беверли, он тянул вполне.

Тут была хотя бы какая-то зацепка, в отличие от Гамильтона-Бейли, который, насколько ей удалось разведать, вообще был импотентом. Никакого нарушения приличий с его стороны не просматривалось, он и его жена существовали отдельно друг от друга.

Поэтому Уортон решила, что не будет вреда, если Уилсон с Локвудом понаблюдают на Расселом, пока она попытается раскопать что-нибудь в прошлом этих двух ученых мужей.

И вот теперь они сидели в своем загаженном автомобиле, уставившись на пустой фасад профессорского дома. Локвуд громко выпустил газы, но Уилсон заметил это лишь тогда, когда те достигли его носа. Он выразил свое неудовольствие нецензурной бранью, что отчасти компенсировало Локвуду все испытываемые им неудобства. Тот принялся довольно хихикать, и чем больше распалялся Уилсон, тем веселее ему становилось.

Развлекаясь таким образом, они чуть не прозевали огромный черный «мерседес» Рассела, вынырнувший из подземного гаража.

— Черт! — воскликнул Локвуд. — Он сматывается!

Полицейский поспешно завел двигатель, а его коллега вернулся к своим наушникам.

В итоге они едва не потеряли Рассела из виду.

* * *

Джонсон остался с носом, хотя сам предпочел бы не употреблять это выражение. Отправившись тотчас же по адресу, данному ему консьержем, он тем не менее опоздал и увидел лишь хвост автомобиля, увозившего Локвуда, женщину в полицейской форме и какую-то девицу. Но к его разочарованию примешивалось и любопытство. С какой стати полиция вдруг заинтересовалась личной жизнью Рассела? Каким образом она разнюхала след, по которому шли они с Айзенменгером и Еленой?

И что теперь делать? К Гамильтону-Бейли Джонсону никак не удавалось подобраться — он попробовал задействовать кое-какие сохранившиеся связи, но любые его действия не находили у руководства школы понимания, так что пока бывшему сержанту похвастаться было нечем.

Чувствуя себя беспомощным юнцом, он в нерешительности позвонил Елене.

Ее эта новость тоже отнюдь не обрадовала.

— Она знает! Она откуда-то знает, что сказано в отчете Айзенменгера.

С этим выводом трудно было не согласиться.

— Я ей ничего не говорила. А вы?

Он с негодованием отверг это предположение.

— Значит, Джон. — Елена старалась произнести это бесстрастно, но не смогла скрыть своего разочарования.

— Я не могу поверить, что Джон проболтался о своих находках.

Она очень надеялась, что Джонсон прав.

— Оставим это пока. Главное, что нам теперь делать?

Джонсон тоже пребывал в растерянности. Он ставил на Рассела. С сомнением он произнес:

— Есть еще Либман. Он врет, я это чувствую. И потом, я пока не встречался с Гудпастчером.

Помолчав несколько секунд, Елена спросила:

— А вы не могли бы выяснить, что задумала полиция? У вас ведь должны сохраниться старые связи.

Джонсон поморщился. Он боялся, что рано или поздно она попросит об этом.

— Не знаю, — протянул он. — Могу, конечно, попытаться, но, боюсь, мои бывшие коллеги уже позабыли, что вообще когда-то были знакомы со мной.

— Все-таки попробуйте. И мы можем поговорить с Гудпастчером.

— Мы?

— Ну да, мы. — Уже приближался вечер, Елена сидела дома и скучала. Ей казалось, что все самое интересное происходит без ее участия. — А что, какие-то проблемы?

Ну уж с этим проблем у него не было.

* * *

Трущобами этот район назвать было нельзя, но и ничего особенно радостного вокруг тоже не наблюдалось. Дома выстроились унылыми однообразными рядами, ряды переходили в улицы, улицы тянулись до самого горизонта, упираясь в небытие. Некоторые дома имели заброшенный и обшарпанный вид, другие выглядели свежо и нарядно, одни были отделаны со вкусом, другие представляли собой типичный китч, и тем не менее все они были одинаковы.

По дороге Джонсон сообщил Елене:

— Я разговаривал с персоналом отделения интенсивной терапии. Все они как один утверждают, что Гудпастчер находился рядом с женой до самого утра, и помнят это очень хорошо.

— Тогда какой смысл с ним встречаться?

Джонсон уловил в ее голосе нотки усталого отчаяния, как будто она уже сомневалась в успехе затеянного ими дела. Возможно, она была также огорчена тем, что Айзенменгер, по-видимому, предал ее.

— Видите ли, все знают, что он был там, но не могут дать голову на отсечение, что он был там неотлучно. Время от времени он выходил из палаты — то ли в туалет, то ли к телефону, — и сколько времени он отсутствовал, неизвестно. Я думаю, он вполне мог уйти на час, если не больше.