Сказав так, он вышел из-за джипа и под непрекращающимся ливнем пошел на встречу со старым другом. Встречу, которая могла стать для него последней.

Мне трудно было примириться с его самоубийственной затеей, но выбирать не приходилось. Размышляя здраво, отец был прав. Даже если не удастся уговорить Лукаса на мир, по крайней мере, Матей будет спасен. А вдвоем мы с ним уж справимся. Выглядывая из-за стороны джипа, я дождался пока отец подойдет к Лукасу. Они заговорили, но я ничего не слышал с такого расстояния. Отец осторожно обошел его, направляя взгляд в сторону от меня. Настало время действовать!

Ботинки (или то, что от них осталось) скользили по мокрым камням, ноги разъезжались, пока я бежал к спине Смока. Лукас не мог меня видеть – он стоял спиной к дракону, точно как замыслил отец. Я уже подбирался к шипастому хвосту, как заслышал оттуда их разговор. Они говорили по-польски, видимо, это был обычный язык их общения со времен учебы в Кракове. Для удобства восприятия я привожу их разговор здесь в русском переводе:

Лукас (клокочущим от гнева голоса): По что явился? Ты знаешь, что я желаю твоей смерти, Збигнев. Почему мне не пустить тебе пулю в лоб прямо сейчас?

Отец: Я здесь, потому что еще надеюсь на встречу со старым другом.

Лукас захохотал, каким-то обреченным и совсем безрадостным смехом. Будто его легкие просто гнали воздух, а сам он не испытывал при этом никаких эмоций.

Лукас: Ваша семейка – это нечто, должен признать. Что ты, что Андрей. Вы что, святые какие-то? Я хочу вас убить, уничтожить! А вы ко мне с распростертыми объятьями.

Отец (кивая на тело): Его ты тоже хотел уничтожить? Кто этот несчастный?

Лукас (как бы небрежно): Солдат Зорана. Не послушал меня…

Отец: Ты приказал ему стрелять по толпе?

Лукас: Да, приказал! Толпа обезумела, сошла с ума.

Отец: Интересно, почему бы это?

Лукас (с раздражением): Какая разница! Люди вообще глупы! Они нуждаются только в комфорте. Я дал им жилье, я дал им еду в супермаркетах! Больше не надо ковыряться в навозе целый день! Пахать в огороде с утра до вечера! Жизнь удовольствий! Всего-то и нужно – только подчиняться мне, их покровителю.

Отец: И все-таки в этих людях осталась толика нравственности, чтобы не принимать твоего варварства.

Лукас: Ты наивен. Всегда и был, впрочем. Изобилие – самое великое оружие на свете. Получше танков и пулеметов. Людям плевать на все, когда они сыты и довольны, когда у них есть комфортное жилье. Они могут ворчать, но не более. Сытые восстаний не устраивают. То, что здесь произошло – единичный случай.

Из разговора следовало, что Лукас знал о приказе Зорана сложить оружие. Тем удивительнее были его заявления – как мог он считать себя хозяином Нагоры без армии?! Я, тем временем, начал свое восхождение на Смока. Схватился за неровную, выпуклую поверхность драконьей спины. Осторожно находя ступнями опору, медленно стал подтягиваться наверх. Со спины было очень неудобно забираться, руки скользили, и я, крепко ухватившись за один из верхних выростов-гребней, левой ступней нащупал нижнюю лапу. Беседа внизу тем временем продолжалась.

Отец: Лукас, я помню, что случилось тогда…

Лукас (нервный срывающийся вопль): О, еще бы ты не помнил! Но дело не только в моих пальцах. Видишь, я хочу ваш миф уничтожить. Или переписать, как знаешь.

Отец: Миф о Трех братьях?

Лукас (с жаром): О них, о них самых! Как там было: три брата победили дракона на горе, а затем один из них превратился в Чорно сонце? Точно так! Палил он, видите, сильно. Но ведь он делал это ради людей, чтобы им, неблагодарным, было хорошо. Что делал Брат-сонце в это время? Слонялся неизвестно где. Полная безответственность. А потом он приходит и просто побеждает Чорно сонце. Который трудился на их благо в поте лица! Где здесь мораль?

Отец: Брат-сонце пришел на его место, и сделал настоящее добро людям.

Лукас: Им стало слишком холодно! Раньше было очень жарко, а теперь слишком холодно. Люди неблагодарны, Збышек, что бы ты ни делал – вот мораль! И я хочу изменить эту легенду.

Отец: Для этого затеял эту свою… (он заколебался) «казнь»?

Лукас: Именно. Видишь ли, начали говорить, что Матей – Брат-сонце. В народе, то есть. Нет-нет, курва, он всего лишь человек! И он проиграл свою борьбу. Но это не все. Нужно изменить саму легенду. Я построил в Нагоре музеи, в которых эту легенду рассказывают по-другому. Брата-сонце в ней уже не будет.

От этих слов у меня едва не ослабла хватка. Я уже взялся за верхние лапы дракона, подтянулся наверх, но ладонь соскользнула, и я чуть не упал на землю. Вовремя успел выбросить вторую руку и ухватиться ей. Снова подтянулся, оказавшись лицом к лицу с братом.

Матей выглядел ужасно. Лукас (или какой другой больной придурок по его указке) плотно привязал руки брата веревками к лапам дракона. Под правым глазом его краснел синяк, из которого сочилась кровь. Одежда висела лохмотьями, словно его волочили по камням, на оголенным теле виднелись царапины. Он был без сознания, но жив. Стараясь сохранить равновесие, упершись ступнями в неровные выступы лап, я потянулся развязывать веревки. Снизу гремел голос отца.

Отец: Ничего ты не убьешь, Лукас! Люди видят правду, какими бы глупыми ты их не считал. Сытость, комфорт ничего не значат, когда на их глазах творятся преступления. Ты это только что увидел на этой самой площади.

Лукас (злобно): Да пусть и так!

Отец: Сложи оружие. Прекрати это безумие. Еще не поздно, Лукас. Ты ведь так много сделал для Нагоры.

Лукас: Ты правда такой дурак? Борис был тот еще идиот – он думал, я строю какие-то планы продажи оружия, наркотиков – но с тобой никто не сравнится. Прежде всего, я хочу только мести! Вся моя жизнь подчинялась этому моменту! Моменту, когда я своими руками прикончу ублюдка, укравшего у меня жизнь! Долгие пятнадцать лет я ждал этого момента.

Отец: Но к чему тогда строительство, развитие в крае? Только чтобы ты смог воплотить в жизнь месть свою?!

Лукас: Из-за Матея я лишился нормальной жизни! Я только возвращаю долг! Разве это несправедливо?

Отец: Но что дальше? Ты готов пойти на убийство множества невинных людей ради своей мести!

Лукас (вкрадчиво): А пусть и так. Моя жизнь не имеет больше никакого значения. Все эти люди, что здесь живут – мне плевать