Свист тормозов, машина описала оборот вокруг оси, оставляя на плитке черные полосы и, наконец, полностью встала. Запах дождя сменился гарью от шин. Дверь словно отбросили изнутри мощным толчком, водитель вылетел наружу. Запыхавшаяся, с растрепанными волосами и красным лицом, передо мной появилась мама.

– Андрей! Солдаты нас отпустили! Меня, Дарью, всех! Я сразу примчала с хостела! Слышала про казнь… Что здесь? – пулеметом сыпала она слова, не разбирая что происходит.

Затем увидела тело отца, и руки, которые она держала у груди, упали, словно к ним вдруг привязали огромные булыжники. Мама бросилась на мокрую плитку, схватила его вихрастую голову, всю орошенную кровью, и крепко прижала к своей груди.

– Збышек! – надрывно кричала она, – Збышек, жив?!

Но он не отвечал, голова его безвольно двигалась в маминых ладонях, словно это была марионеточная кукла. Из «Пумы» вышел Дима, подбежал к нам и помог подняться Матею. Тот был слаб еще после несостоявшейся «казни» и едва держался на ногах. Он с благодарностью кивнул Диме и с вызовом глянул в сторону Лукаса.

– Збышек, вставай! – взывала мама, – Вставай! Умоляю! Прошу тебя!

Голос ее, звенящий, на грани слез, пробирал до самого сердца, хватал и скручивал все внутри. Мама видела отца впервые за шесть лет, точно так же, как и я. Только она не видела его живым.

– Лайдак! – в забытьи кричала она, – Лайдак ты! Но все равно любила тебя!

И вдруг… Вихрастые кудри на его голове дрогнули. Шея приподнялась, он развернул к ней лицо, сухими губами прошептал:

– Но то, курче, жиемы.

Во всеобщем онемении – в том числе и Лукаса – мы наблюдали как Збигнев Бончик упирается дрожащими ладонями в землю и, расправляясь, встает во весь рост. Лицо его выглядело страшно: прошедшая пуля разорвала часть переносицы, выбила правый глаз вместе с веками, так что на его месте зияли багровые ошметки мяса, из которых непрестанно била кровь. Багровые ручьи скатывались по одежде, расплываясь в потоках воды у его ног.

– Лукас, еще не скончили вальчить! – заревел он из последних сил, – Хлопаки, дайте…

И он попытался шагнуть в его сторону, но резко упал на колено. Силы быстро покидали его. Мать бросилась к нему, потянула за плечи. Она снова плакала, но теперь были это слезы радости.

– Господи, пойдем! – кричала она, бросаясь на колени, хватая его, – Пойдем, в машине аптечка есть! Перевяжу!

– Зоставь! – отмахнулся он и, шумно дыша, прокричал, – Хлопаки… Хлопаки не справятся!

Но тут через дождь прорвался знакомый звонкий голос:

– Справимся, батя!

Дима уверенно схватил отца под руку, рывком поднял на ноги и обнял что называется «в охапку». Но всего на секунду, затем отошел – и настала очередь Матея. Боже, они ведь не видели его шесть лет, как и я…

– Ну отходите, отходите! Еще будет время на всю эту ерунду! – засуетилась мать, – Гляньте, как кровь хлещет! Помрет да и все!

Она буквально вырвала отца из объятий Матея, положила его ручищу себе на плечи и, крепко держа за торс, повела к машине. Дождь заглушал ее слова, но даже сквозь барабанную дробь капель по плитке я мог расслышать теплое ворчание: «Ну я тебе задам, Збышек! Ой, задам! Только живи, лайдак». Больше за отца можно было не волноваться. Я обернулся к Лукасу. Дима и Матей стали по бокам от меня.

– И это из-за него вся кутерьма? – нахмурив брови, спросил Дима.

Он был искренне удивлен, и я его понимал. Лукас выглядел жалко, почти нелепо в этот момент. Он все еще тыкал в нас пистолетом, но во взгляде его уже не было и следа безумия. В его взгляде не было ничего. Ни тени эмоции – гнева, досады или раздражения. Перед нами стоял потерянный, пустой человек, смысл жизни которого схлопнулся несколько секунд назад.

– Да, – кивнул я, – Из-за него.

– И что мы с ним делать будем? – спросил Дима.

– Давай по-хорошему попробуем. Ты ж у нас пацифист, – хмыкнул я.

– Знаешь, сейчас я совсем не против твоих методов, – вдруг сказал Дима.

Вот оно что. Только теперь я сам был против старых методов. Да и не требовалось больше никакой силы показывать. Я кивнул поочередно Диме и Матею, сказал:

– Пойдем. Пора отобрать у него эту игрушку.

Мы все вместе сделали шаг навстречу Лукасу. Он вздрогнул, на лице его на мгновение проступила гримаса гнева, словно он вдруг вспомнил кто мы такие и что нас нужно убить. Палец его истерично забарабанил по курку, но без толку – пистолет больше не стрелял. Матей подошел к нему вплотную. Лукас затрясся, захрипел, судорожно хватая ртом воздух, будто вот-вот задохнется. Брат осторожно взялся за пистолет, потянул на себя. К удивлению, Лукас разжал пальцы и отпустил оружие. Матей покрутил пистолет в руках, будто какую-то диковинку. Интерес на лице постепенно сменился брезгливым выражением, и он отбросил пистолет в лужу.

Лукас опустился на колени, уткнулся лицом в плитку. Спина его стала крупно вздрагивать. Мы с Димой подошли к нему вплотную, и я вполне отчетливо заслышал громкие всхлипывания. Дима почесал макушку.

– Что-то мне и бить его расхотелось, – произнес он. – Жалко человека.

– Да что его бить, – сказал я, разводя руками, – Думаю, никакая боль не сравнится с тем, что у него там внутри творится.

Лукас уперся слабеющими руками в плитку, поднял голову, спросил, не глядя нам в глаза:

– Вы не собираетесь… мстить?

Голос его был рваный и какой-то сломанный, будто мы разговаривали с нищим на улице.

– А зачем? – пожал плечами Дима, – Мы же не такие, как ты.

– Я чудовище, я монстр! – взревел вдруг он, подрывая к нам свои глаза, красные от слез, – И вы оставите меня в живых?

«Боже, как он жалок. Это не монстр, это собака побитая. Оставь его, Андрей»

Даже Мило не хотел трогать Лукаса. Он имел теперь вовсе жалкий и беззащитный вид. Его поражение было полным и сокрушительным. Он лишился соратников и целой армии. Он так и не осуществил своей мести. Он отвратил от себя все население Нагоры. У этого человека не было больше ничего. Этого человека больше и не было.

Я оглянулся на братьев:

– Свяжем его? Кто знает, что у него там в карманах.

– А чем вязать его? – спросил Дима, – Не думаю, что от него опасность какая-то будет. Пусть Борис решает, что с ним делать.

– И то верно, – сказал я и вздохнул, – Ладно, «хозяин Нагоры», вставай давай.

Он поднялся, держа руки у груди и все время их потирая.

– Сам пойдешь? – спросил я, – Посадим тебя кое-куда, чтоб