– Не знаю, почему ты не навещаешь своих дома, – раздался голос Фионы из небольшой рощицы, мимо которой он проходил. – Меня абсолютно не мучают никакие угрызения совести, и я спокойно иду к мужу в конце дня.

Она отвернулась от деревца, с которого срывала листья, и последовала за ним. Шарбон знал, что они отошли достаточно далеко от игровой площадки, и Уна не могла их увидеть, но на мгновение он все же запаниковал. Если бы она когда-нибудь заметила их вместе, что бы она подумала?

Что-нибудь ужасное. Ужасное и неправильное. Ничуть не менее убийственное, чем реальность.

– У вас нет детей, – процедил он сквозь зубы. – Если бы они у вас были, вы вели бы себя по-другому. Как можно убивать человека, видеть ужас на его лице, когда я отнимаю у него жизнь, а потом идти домой, поцеловать дочек, заниматься любовью с женой? Я так не могу. Не могу.

– Как благородно.

Он ненавидел тон, каким она это произнесла, потому что он резонировал с правдой о том, что он делал. Он уверял себя, что совершает преступления против жизни только там, где должен, что, пока он устанавливает для себя правила и следует им, у него будет возможность вернуться назад – к нормальному состоянию, к счастью. Что, может, в конечном счете он бы не превратился в монстра, если только…

Какое-то мгновение он мысленно балансировал на краю пропасти, почти проваливаясь в осознание своей новой реальности. Но быстро отступил, защищаясь. Сейчас он не мог задавать себе никакие вопросы. Только не сейчас.

– По-моему ты чересчур драматизируешь. А ужас, в который ты погрузился, просто безграничен, – сказала она. – А ведь именно такие мужчины, как ты – которые думают, что, обманывая, защищают женщин, – такие, которые причиняют боль людям только за закрытыми дверями – гораздо коварнее, чем любой, кто открыто демонстрирует свои пороки.

– Как ты?

– Как я. Мир всегда стремился засадить меня в клетку, свалить с ног и связать. И меня это ранит. Так почему же я должна притворяться, что не пытаюсь навредить миру? – и Фиона взяла его за руку, внимательно вглядываясь в его лицо. – Мой дорогой мальчик, у тебя бледный вид – пепельно-серый.

– Мне нездоровится.

– Неужели мои слова наконец-то задели тебя за живое? Или ты болен от предвкушения?

– От предвкушения, да.

– А, так ты поэтому пришел сюда? За уколом для бодрости духа.

– Да. Но мне не следовало приходить. Я знал, что это не сработает… я… Теперь будет только хуже.

Намного хуже.

– Ну, если тебе это поможет… Женщина, которую я выбрала – ночная бабочка. Выглядит здоровой, бодрой. Думаю, с ней у тебя все…

– Заткнись, – рявкнул он. – Я не хочу ничего знать. Ты и Матисс должны просто доставить ее в нужное место к нужному времени. Остальное меня не волнует. Я уверен, что вы выбрали достойную жертву.

Как и все предыдущие жертвы, которых она выбирала для убийства?

– На твоем месте я бы не выражала недовольство своими обязанностями, – сказала Фиона. – Ты избран богом, Луи. Вас таких немного, и вы должны быть благодарны за это.

– Не думаю, что истинные слуги богов когда-либо будут благодарны, – пробормотал он. – Религия – это не наслаждение. Вера – не безмятежность.

– Они будут, если ты им позволишь. Возлюби Непознанное и его задачи. Оно хочет, чтобы мы обрели целостность и свободу. Хочет, чтобы мы открыто практиковали магию, занимались исследованиями, делали открытия. За любознательность и изобретательность надо не наказывать, а вознаграждать. Оно хочет равноправия для всех в этом мире, а не только для тех, кто наверху и накапливает дары богов. Получай удовольствие от…

В мгновение ока он схватил ее за плечи и вдавил в ствол ближайшего дерева. Рукой он крепко держал ее за горло, перекрывая яд, льющийся с ее губ.

– Нет. Никогда. Мы – слуги. Знаешь, для чего нужны слуги? Мы выполняем работу, которую наши хозяева считают неприятной и неприглядной. Поэтому не жди от меня благодарности, когда приказываешь вычистить уборную. Я не могу разгребать дерьмо с улыбкой. Да, я делаю это, потому что я создан для этого, потому что кто может ослушаться богов? Но не говори мне, что я должен этому радоваться.

Она хлопнула его по руке, и он отпустил ее. Потирая горло, Фиона усмехнулась.

– Вот видишь, ты можешь грубо вести себя с дамой. Как и большинство мужчин. Те, кто много разглагольствует о добродетели, часто бывают самыми настоящими свиньями.

Она ущипнула его за щеку, и он дернулся.

– О, дорогой мальчик. В этом мире у нас есть только два варианта на выбор: довольствоваться своей судьбой или нет. Я предпочитаю радоваться своим обязанностям. Если тебе нравится быть несчастным, будь им. Будь несчастным. Но не думай, что твое негодование делает тебя праведником. Ведь ты так мастерски расправляешься с этими несчастными ублюдками, словно они молочные поросята или потенциальная телятина. Как ты думаешь, волнует их твоя злоба или гнев, когда ты их свежуешь, а?

Он не ответил, и она похлопала его по плечу.

– Давай-ка, сегодня вечером слишком сильно не погружайся в собственные страдания. Тебе надо собраться и быть готовым к работе с сегодняшней жертвой. Встретимся за несколько часов до этого в «Лилии». Марионеткам Тало нужно еще раз уколоть тебя.

– А что с Матиссом? Что-то его не видать в последнее время.

– Он работает над нашим манифестом. Над документом, в котором будут подробно описаны все преступления, совершенные властями против нас. Новые свитки, продиктованные божеством Непознанного. Он поставит на колени всех, кто поклонялся Абсолону, и докажет, что его свитки – лишь красивые россказни, сплетенные жаждущим власти человеком. Эрик тоже работает, но по-своему, чтобы раскрыть правду – как и ты. Тебе все ясно, Луи? Ты полностью осознаешь последствия того, чем мы тут занимаемся? Что в настоящий момент мы переписываем историю? Мы находимся на пороге лучшего общества. Мы служим Непознанному. Мы – его первые истинные пророки. Мы возвещаем наступление новой эпохи. Сегодня люди взглянут на твои цветы и спросят, что же они ищут? И ты, ты должен будешь дать им ответ, более обещающий и убедительный, чем они могли бы себе представить.

Шарбон сжал губы и покачал головой, уходя от нее и ее религиозных восторгов. Она ошибалась, по крайней мере, в одном. Он был уверен, что о цветах уже задают много вопросов, но этот навряд ли.

* * *

В ту ночь, под двумя лунами, рассечение тела далось ему с большим трудом: каждый надрез он делал как будто впервые, каждый срез сухожилия вызывал новый прилив тошноты и новую боль сожаления. Это было так грязно. Так неправильно. Его разум стремился наказать его за то, что делали руки. Поэтому при каждом движении он заставлял себя думать о жене и дочерях.

Ты делаешь это для них, твердил он себе. Ты делаешь это для них.