По крайней мере, последнее было правдой. Хотя он искал правду при помощи науки и медицины, и никогда раньше – при помощи магии.

Фиона была его оборотной стороной. Она всегда обучалась мастерству магии. Сначала училась на эмоциатора – мага, работающего с эмоциями. Потом занялась магией металла и стала металлатором, потом стеклатором, а когда вышла замуж, вдохновилась деревом и стала древатором. Магия была ее храмом, и все же…

И все же сутью этой гонки владел он.

Тало долго его уговаривал присоединиться к ним. Но Шарбон не соглашался и отказывался. А сейчас иногда – по ночам – ему хотелось, чтобы он никогда не давал своего согласия на это.

– Как человек может спрятать бога? – спросил Матисс.

Когда марионетки явились перед ними во второй раз, они принесли с собой иглы – те, которые используются для изъятия налога на время, налога на эмоции и… прочего. Магические предметы, в которых Шарбон ничего не понимал. И они дали шприц Матиссу и приказали ему уколоть Шарбона, будто он был новоявленным младенцем. А потом дали ему кучу пилюль, чтобы он проглотил их для силы духа и твердости рук. Шарбон принял пилюли, но продолжал отказываться. Слишком долго он сопротивлялся. Позволил многим новым жизням висеть на волоске.

Наконец Шарбон вырвался из воспоминаний и сосредоточился на Габриэль, когда она торжествующе вскрикнула, выиграв первый раунд игры. Она засмеялась и взъерошила волосы, улыбаясь, как будто с миром все в порядке.

Его внимание привлекло движение напротив нее – за другим высоким деревом, с которого опадала листва. Там притаилась знакомая фигура, прижавшись к коре, как хищник, готовый к нападению К счастью, ее взгляд был направлен на Шарбона, а не на детей.

Тайная слежка Фионы дала ему некоторое представление о своей внешности – каким его видят няни и родители, бдительно присматривающие за детьми. Для них он был странный мужчина, оборванный и грязный, как будто только что выбрался из сточной канавы, крадущийся по краю детской площадки – наверняка с сомнительными намерениями.

Зачем она везде следит за мной? проворчал он про себя. Когда их глаза встретились, он покачал головой и впился в нее полным ярости взглядом. В ответ она широко усмехнулась, показав зубы.

Если хочет поговорить с ним, пусть ждет. Он не собирается обсуждать очередное убийство в такой близости к своим дочерям. Раздраженно фыркнув, он развернулся, готовый увести волка подальше от ягнят.

А развернувшись, резко остановился. Перед ним стояла его жена Уна. Когда это она научилась двигаться так неслышно, как подлый вор?

– Что ты здесь делаешь, Луи?

В вопросе слышалось удивление и одновременно облегчение.

Вид у нее был суровый, изможденный, но она все равно была прекрасна. Сердце его заныло. Ему захотелось обнять ее, прижать к груди, но вместо этого он отвернулся.

– Пожалуйста, представь себе, что все это тебе привиделось, а на самом деле нашей встречи никогда не было.

Уна была невысокой, но крупной женщиной, и вела она себя всегда как крупная женщина. Теперь она преградила ему путь, не позволив сбежать.

– Где ты был? И почему не идешь домой?

В ее каштановых волосах, обрамлявших лицо, как ореол, уже серебрилась седина, и вокруг глаз сгущались гусиные лапки, когда она изучала его. Ее губы трепетно приоткрылись, готовясь ответить на все его возражения и извинения.

– Я скучаю по тебе.

И он скучал по ней. По ее смеху. По ее ярким остротам. Когда он спал, ему снились только два вида снов: сновидения были либо заполнены кровью, либо ею.

– Я сказал тебе, что меня не будет долго…

– Уже полгода прошло. По крайней мере расскажи мне, что происходит, что ты делал…

– Не могу, – с болью произнес он.

Она сжала челюсть.

– Это ответ труса.

– Да, ты права. Только трус мог выбраться сюда. Мне надо быть сильнее. У меня есть работа, и я должен ее закончить. И как только я ее закончу, я вернусь. Я обязательно вернусь. Верь мне.

– Верю.

Она коснулась пальцами отворота его туники, провела по рваной одежде, как будто не верила, что он настоящий.

– Верю во имя Пятерых божеств. Если бы я не верила, не знаю, что бы я делала… Твоя семья думает, что ты погиб. Я сказала им, что ты за границей и жив – в творческом отпуске, как ты сказал – но твоя мать безутешна. А девочки… – Она посмотрела на детей. – Они верят мне. И они были бы рады с тобой увидеться. Хотя бы на несколько минут.

Она взяла его за руку. Он отступил назад, выскользнув из ее пальцев.

– Нет. Не могу.

Если я обниму их хоть на мгновение, я пропал. После это я не смогу вернуться к Непознанному.

– Прости. Своим приходом я лишь усложнил все и для себя, и для вас.

– Луи, – резко сказала она, и он застыл на месте от ее тона. – Скажи мне хоть что-нибудь. Тебя не было так долго, и тут ты вдруг появляешься и снова исчезаешь. Скажи мне хоть что-нибудь, что помогло бы мне ждать тебя. Я верю тебе, верю, но почему ты все так усложняешь?

Если бы она знала… Конечно, она не поймет. Шарбон понимал всю серьезность того, что совершил. Убийства. Он никогда не уклонялся от употребления этого слова. Его заменители были для слабых духом, а он не мог верить в святость своих действий, поскольку понимал их кощунство. Порядочные люди не позволили бы втянуть себя в такую опасную ситуацию. Если бы Уна узнала, что он убивает, не говоря уже о том, скольких он убил – и скольких еще собирается убить, – она бы сбежала от него в отвращении и ужасе.

Так что же он мог предложить ей в качестве основы для веры? Уж точно не правду.

– Я просто хочу, чтобы наши девочки росли в лучшем мире.

– Разве им лучше без отца?

– Конечно нет. Я… вскорости я могу встретиться с тобой. Давай договоримся, как…

Когда слова сорвались с его губ, он тут же пожалел о них. Он должен был защитить ее, уберечь от его зловещей работы. И он должен был оставаться сильным. А от встречи с ней он размяк. Проявил слабость…

Ему хотелось заплакать. Хотелось привлечь ее к себе, крепко поцеловать и больше никогда не отпускать.

– Только с тобой, – добавил он. – С девочками нельзя.

Уна кивнула, но явно недовольно.

Они составили планы на неделю, и он быстро ушел. Она подошла, чтобы поцеловать его, и он знал, что не может оттолкнуть ее. Если он хотел, чтобы она его ждала, чтобы поняла, что он не сбегает от нее и их жизни, он должен был позволить ей проявить хотя бы минимальную близость, несмотря на то, как сильно ему было больно.

Поцелуй был кратким, но знакомым. И многообещающим.

Когда они расстались, он ушел, не оглядываясь.