Стражники в ужасе подскочили с мест, не спеша, однако, хвататься за оружие, а их покалеченный товарищ рухнул на пол, держась за кровоточащую рану и поскуливая, точно побитый пес.

– Что за дерьмо, нильдхейм?! – произнес тот, что указал мне дорогу. – Мы ж это, как его… неприкосновенные!

– Они тебя трогали раньше? – спросил я, обращаясь к девушке.

Миалана медленно покачала головой.

– В таком случае будут жить. Пока что, – я перевел взгляд на стражников и грозно скомандовал: – Вон!

Через четверть минуты мы остались с девушкой одни. Она смотрела на меня изучающе, без тени радости от встречи со старым знакомым. Словно явление Пятиликого лишь разбередило старую рану, но не сулило собой ничего хорошего.

Не ожидав подобного, сел напротив, чтобы не говорить сверху вниз и мягко произнес:

– Миалана, я не нильдхейм. Это лишь маскарад. Не бойся меня.

Взгляд ее не изменился.

– Зачем ты вернулся?

– Хотел вас проведать. Узнать, как ты поживаешь. Как дела у Чингиля? Смогли ли вы помириться с Этью?

Услышав имя своего мужчины, Миалана вздрогнула всем телом, но словно смутившись этого, посмотрела в сторону, да поправила локон волос.

– Как у нас дела? Да никак в общем-то, – она чуть помедлила, накручивая на палец порванную струну. – Лучше иди своей дорогой, Пятиликий. Тихое место давно мертво.

С минуту я и сам хранил молчание, не находя подходящих слов. И все же чувствовал в отповеди Миаланы отчаянный крик о помощи. Немой, оттого что услышать его прежде было некому, но оттого лишь более пронзительный.

Поднялся, встал рядом и коснулся пальцами ее плеча.

– Расскажи мне все.

Она неуверенно кивнула.

– Ладно. Как хочешь. Но лучше я сначала покажу.

Миалана отправилась к гостевым комнатам, и я последовал за ней. Несмотря на то, что мы оставались одни, возле четвертого номера девушка воровато огляделась, а затем достала ключ из неприметной дырки в полу. Между тем, на двери я заметил глубокие зарубки, словно по ней прежде колотили чем-то острым и тяжелым.

Едва мы вошли в комнату, понял, что именно здесь теперь и живет Миалана, о чем свидетельствовала маниакальная аккуратность во всем: и в заправленной постели, о края простыней которой, казалось, можно порезаться, и во флакончиках с маслами, стоящих на столе столь ровной линией, что по ней впору было править ювелирские инструменты, и в отсутствии даже малейшего намека на пыль.

Единственным элементом, выбивавшимся из этого царства порядка, оставалась большая картина в грубой неотесанной раме. Полотно изображало светловолосую красавицу барда, одиноко бредущую по ночному городу, истерзанному восстанием. Рваная одежда висела на теле клочками, и, подобно бабочке, оказавшейся в эпицентре урагана, где царит обманчивое спокойствие, девушка не знала, что дальше делать, готовая к смерти, но недоумевающая, отчего же та еще не наступила.

Несмотря на обилие темных тонов, картина поблескивала сиреневыми отсветами и казалось, что попади на нее солнце, и вовсе начнет сверкать в противоестественном траурном великолепии.

– Ты говорила, Этью не пишет твоих картин.

– Он всегда хотел создать со мной лучшую из работ. Боялся, что однажды превзойдет собственное мастерство и я покажусь ему на старом полотне неидеальной.

– Так вы больше не вместе?

Миалана неопределенно повела плечом, словно и сама не знала ответа.

– Этью не видел, как я шла, отпущенная людьми Барки под утро. Одежда была в порядке. Меня не били и не насиловали, однако в душе я и впрямь ощущала именно это. Не знаю как ему удалось все передать так точно, прежде чем он…

Уже догадываясь о том, что услышу, мягко положил ладонь на плечо девушки и произнес:

– Не говори, если больно.

Миалана покачала головой.

– Этью создавал эту картину, используя в качестве красок не только масло, но также заряженное Истоком вино, взятое из твоих запасов и собственную кровь от порезанных вен. Он писал несколько дней подряд. А когда перестал забирать из-под двери еду… К тому моменту картина была уже закончена. Он больше не создаст ничего лучше, потому что… потому что его больше нет.

Из глаз Миаланы покатились слезы. Обнял ее, позволив застарелой боли вырваться наружу и пару минут мы стояли молча.

Затем девушка отстранилась, утерла лицо белоснежным платком, да неловко поджала губы, не зная, что еще добавить.

– Что с Чингилем? Он сумел покинуть город?

– Нет. Он здесь. Беспробудно пьет в пятнадцатом, но поверь, тебе его лучше не видеть. Я забочусь о нем. Захожу туда раз в день и всегда после этого приходится мыться от царящего в комнате смрада.

– А моя комната?

– Там все так же, мы никому ее не сдавали, даже когда здесь был ажиотаж. Так что твое чучело орла на месте.

– Не ожидал.

– Чингиль недавно порывался его продать, нес какой-то бред, про то, что оно зачарованное и стоит несметных денег, – девушка грустно улыбнулась. – Только он теперь и не такое иногда болтает.

Миалана проводила меня до комнаты, где жил прежде и первым, что бросилось в глаза, стали маленькие, с указательный палец, фигурки орлов, вырезанные из дерева, стоящие на подоконнике рядком.

– Это Яла делала. Сказала, что обещала тебе научиться, – пояснила девушка.

– Ничего себе, – удивился я, подойдя ближе.

Давно забыл ту невзначай оброненную фразу, когда общался с Кабаном об Авене, а девочка с тех пор старательно мастерила фигурки, сперва неказистые, больше похожие на хоридов, животных, случайно забредших в Исток и получивших страшные уродства. Со временем ее мастерство заметно росло – фигурки уже напоминали орлов, только оставались лишены деталей. На одной, ближе к концу, я заметил следы крови, видимо Яла тогда сильно поранилась, но ее это не остановило. Парочка последних и вовсе выглядели настоящими произведениями искусства, словно бы готовые сорваться с мест, да улететь на охоту, в поисках зазевавшихся колибри.

– К сожалению, вина не осталось, – произнесла Миалана, встав рядом. – Этью истратил все. А чучело с подставкой под кроватью. Я какое-то время жила здесь сама. Убрала его, чтобы не мешалось.

Достал БПЛА и лежащий под ним управляющий дисплей, который девушка приняла за подставку, да расположил все это рядом с фигурками возле окна, подобно слетевшему с небес старшему брату, укрывшему птенцов в тени размашистых крыльев.

– Грейся и не давай их в обиду, – произнес я, взяв самую последнюю из фигурок. – А этот отправится со мной. Ему пора научиться летать.

Взглянул на Миалану. Девушка смотрела на меня с улыбкой.

– Прости мой первый порыв, Пятиликий. Я безумно рада, что ты вернулся.

Мы, наконец, обнялись, как старые друзья, да пошли в гостиный зал. Миалана принесла с кухни