в Михайловской церкви. Нахимов, пришедший проститься с другом, не скрывал слёз. Похоронили Корнилова рядом с Лазаревым — в склепе в основании строящегося собора Святого равноапостольного князя Владимира.

Английские и французские газеты поспешили сообщить о взятии города. В Париже и Лондоне поздравляли друг друга и готовились к торжествам, даже собрались отметить событие новым спектаклем «Взятие Севастополя», когда пришла весть, что журналисты ошиблись. Штурма в следующую ночь не было, но обстрелы продолжились.

Первое время неприятель не собирался возводить никаких укреплений. «Никто не предполагал необходимости правильной осады, и думали, что город сдастся после первой же бомбардировки в продолжение нескольких дней, если не нескольких часов...»311 — писал домой французский офицер. Однако никто в Севастополе сдаваться не собирался, и союзникам пришлось перейти к длительной осаде по всем правилам.

Тринадцатого октября неприятельскую армию постигла ещё одна неудача. Получив приказ отбить английские пушки, захваченные русскими, лёгкая кавалерия под командованием лорда Джеймса Томаса Кардигана атаковала русские позиции в долине под Балаклавой. Из бригады в 600 человек около половины оказались убиты, ранены или попали в плен, в этом сражении погиб цвет английской аристократии.

Второго ноября шторм повредил и уничтожил бо́льшую часть кораблей союзников, на которых были привезены запасы продовольствия, зимней амуниции, медикаментов.

«Русская Троя»

После бомбардировки обе стороны восстанавливали разрушенные батареи, заменяли орудия, Нахимов объезжал позиции и благодарил солдат и матросов. Спустя несколько недель в город приехал Иван Константинович Айвазовский и увидел разрушения собственными глазами. Он сделал несколько набросков с натуры, которые легли в основу картины «Бомбардирование Севастополя англо-французским флотом и армией 5 октября 1854 г.».

Укрепления Севастополя, как известно, возводились не по плану, а по мере необходимости и применительно к местности. Как только Тотлебен замечал, что какой-то участок не простреливается русской артиллерией, так тотчас приказывал поставить два-четыре орудия, накрывавшие выстрелами это пространство. Если же противник начинал возводить укрепление на возвышенности, с нашей стороны одновременно росло несколько таких же. Из дневника Тотлебена: «Я внимательно слежу за всем, что происходит у неприятеля, и каждую ночь закладываю новые батареи. Если неприятельская батарея стреляет из 20 орудий, мы отвечаем ей из 40, и к вечеру противник имеет лишь два орудия на том же месте»312.

Впереди 4-го бастиона была поставлена четырёхорудийная батарея под командованием лейтенанта Н. И. Костомарова — чтобы защитить бастион от внезапного нападения. К тому же с батареи было удобно делать вылазки, что и происходило довольно часто. Об опасности, которой подвергалась батарея Костомарова, говорит хотя бы тот факт, что почти каждый день ему приходилось заменять орудийную прислугу — по причине смерти. Рассказывали, как однажды генерал спросил моряка у орудия, сколько дней они могут продержаться. Тот задумался, а потом ответил: «Людей хватит дня на два».

Потому и продержался Севастополь 11 месяцев, что у него были такие защитники.

Устав бороться с неуничтожаемой батареей Костомарова, французы решили взорвать её. Но то ли они плохо рассчитали силу заряда, то ли неправильно сделали подкоп, только вся сила взрыва пришлась не на саму батарею, а на прилегавшее к ней пространство, и защитников лишь оглушило и завалило землёй. Нахимову доложили, что Костомаров погиб, в тот же день по нему отслужили панихиду.

На следующий день Нахимов приехал на 4-й бастион.

— Кто видел, как вчера убило нашего Костомарова? — грустно спросил Павел Степанович.

— Да он здесь, — был ответ.

По словам историка А. М. Зайончковского, «адмирал с радостью обнял молодца-лейтенанта и отправил его продолжать своё сидение в аванпостах 4-го бастиона»313. Николай Иванович Костомаров прошёл всю войну, вышел в отставку в звании контр-адмирала, дожил до восьмидесяти трёх лет и, наверное, прочитал в газете эту статью о себе, напечатанную уже в новом столетии.

Распорядок дня адмирала был таков: в четыре часа утра он ехал верхом по батареям, здоровался с офицерами, солдатами и матросами, ободрял их, осматривал сделанные за ночь разрушения, отдавал приказания, возвращался домой, обедал, а в два часа пополудни повторял объезд. Матросы воодушевлялись, увидев Нахимова: «Наконец-то наш адмирал пришёл на нас поглядеть, ведь когда пройдёт, словно царь, так и душе легче»314.

Так же, как и Корнилов, он бывал в самых опасных местах и даже как будто не обращал внимания на убийственный полёт пуль и разрыв снарядов. Он приезжал на батареи, смотрел в трубу на работы и приготовления неприятеля, поправлял прицелы орудий, беседовал с матросами, многих из которых знал лично, ободрял и благодарил за отличную службу. Его внимание и забота к нуждам защитников располагали к нему сердца. «Вот причина, что войска, можно сказать, обожали Нахимова и что Нахимов имел на них такое магическое влияние», — вспоминал его адъютант П. Я. Шкот, каждый день сопровождавший Нахимова во время объезда бастионов, верхом и пешком, по склону Малахова кургана и по Театральной площади, на Волынский и Камчатский редуты. Глядя, как каждый день адмирал подвергает себя опасности, адъютант уверился, что тот был храним Богом — иначе не объяснить его невероятного везения.

«Однажды едет адмирал на Волынский редут, разрывается над ним бомба, и один осколок пролетает над головой моей и ударяет в зад моей лошади, так что она села на задние ноги, следовательно, осколок пролетел над головой в нескольких вершках. Другой раз адмирал шёл пешком, остановился рассматривать местность... я присматриваюсь и вижу ядро, катящееся прямо под ноги адмирала, смотрящего в другую сторону; разговаривать было некогда, я схватил адмирала за руку и дёрнул его с такой силой, что чуть оба не упали.

— Что вы-с? — спросил удивлённый выходкой адъютанта Нахимов. Тогда я указал на катящееся ядро».

После того как неприятель взял Волынский, Селенгинский и Камчатский редуты и оказался рядом с позициями защитников города, Нахимов предложил адъютанту переселиться к нему в дом: «Лучше, чтобы вы были ближе ко мне, чтоб за вами не посылать. Сегодня же переберётесь ко мне в кабинет». Адъютант так и сделал. А ночью в дом, где он жил раньше, влетела бомба; погибли все, кто там был315.

А по городу ползли слухи, что Нахимов специально носит эполеты, блеск которых привлекает стрелков: он ищет смерти — значит, Севастополь отстоять невозможно.

— Что это, Павел Степанович, вы ходите по бастионам, да ещё в эполетах, ведь вас убить могут, — сказал ему как-то генерал Д. Е. Остен-Сакен.

— Эх, ваше высокопревосходительство, убьют вас, убьют меня, это ничего, а вот ежели убьют Тотлебена или Хрулёва, это будет