«военный эксперт» Энгельс проанализировал ситуацию и вынес вердикт: Реглана ругают напрасно: «Причиной ужасных бедствий, вызывающих гибель солдат в Крыму, являются... пороки всей системы управления британскими вооружёнными силами». Если неприятелем выведено из строя менее семи тысяч из сорока тысяч умерших с начала действий в Крыму, это означает, что армия в состоянии «полной дезорганизации»329.

Весной была назначена следственная комиссия, которая объяснила причину катастрофического положения дел со снабжением: состояние дорог в России и недостаток средств перевозки. «Плохая дорога между лагерем и Балаклавой была одною из главных причин бедственной участи войск... Сэр Бургоин пытался употребить турок на устройство дороги, дело оказалось невозможным. После бури 14 (2) ноября дорога стала ещё хуже, и нашли вынужденным употребить кавалерийских лошадей на тяжёлые работы, от которых лошади падали сотнями». Пришлось англичанам строить железную дорогу, по которой и перевозили грузы от Балаклавы к лагерю.

Запасы продовольствия были заготовлены, но лежали в Константинополе. «Из Англии были отправлены значительные грузы солонины, сухарей и рома. В продолжение зимы собрано было в Константинополе 4000 штук скота да из Смирны привезли 2000, и продовольствия оказалось бы в достаточном количестве, если бы были перевозочные средства». В английском лагере всю зиму ничего не ели, кроме солонины и сухарей, «тогда как в Евпатории лежали огромные запасы» свежих овощей — но их не на чем было перевезти, и даже зёрна кофе раздавали сырые — не на чём было жарить. Вывод комиссии — вынести «строгое порицание» интендантским службам330.

«Неприятель, верно, много терпит, — писал профессор Н. И. Пирогов из Севастополя. — Вчера ещё перешли к нам человек шестнадцать англичан и египтян; жалуются на холод и удручающие работы; от нас также иногда перебегают то какой-нибудь поляк, то рядовой, пропивший амуницию»331. Впрочем, отдельные части английской армии были одеты превосходно — в высокие прочные сапоги, макинтоши и полушубки, медвежьи шапки с наушниками.

На Святках московские купцы доставили в Севастополь на девяноста девяти тройках гостинцы: муку, крупу, сахар, чай и много других полезных вещей. Организовал это известный предприниматель и меценат, которого газеты именовали не иначе как «человек большого калибра», В. А. Кокорев. Разбогатев на винных откупах, он не забывал о благотворительности. Кокорев горячо поддерживал защитников Севастополя, говорил, что страна должна поклониться морякам в ноги; когда в 1856 году в Москве чествовали севастопольцев, он вместе с московскими купцами так и поступил — поклонился героям до земли.

«Наши покуда переносят труды и перемену погоды ещё довольно порядочно, хотя больных поносами и лихорадками и у нас довольно, — писал доктор Пирогов. — Мясо и хлеб покуда есть, вино также есть, хотя и не всегда, сахар вздорожал: пуд — 17 руб. и более, а дня два его почти совсем и достать нельзя было; но покуда всё ещё нельзя жаловаться на сильные недостатки; прибывают постепенно и полушубки для армии...»

Ни холод, ни болезни не прекратили боевых действий, обе стороны по-прежнему вели обстрелы. Всё это стало напоминать шахматную партию, где оба игрока одинаково сильны, но никто не может поставить мат. Примечательно, что сравнение это принадлежит противнику — корреспонденту британской газеты «Таймс» Уильяму Расселу. «Но не родился ещё полководец, что мог бы выиграть партию, находясь за 1000 миль от “доски”»332, — добавлял он, критикуя правительство.

Новый год встречали на позициях, особенного веселья не было, поздравляли друг друга «с новым горем». Защитники Севастополя не теряли чувство юмора, даже в смертельной обстановке умели видеть забавное. Маленькие трёхфунтовые мортирки, накрытые чехлами от дождя, именовали «старушками в чепчиках»; одиноко пролетевшую штуцерную пулю называли «сиротой», а если летела пуля из винтовки Минье, с особым шуршанием, говорили «молоденькая»; ядра тяжёлых пушек называли «жеребцами»; разрыв гранаты комментировали: «Рразрешилась»; а удушающий запах от разрывных бомб — «Нас вонью не удивишь». Если бомба падала в бухту — «пить пошла», разрывалась на бастионе — «наша, сердитая». Бомбам, которые издавали звук, как будто пели «чьи вы, чьи вы, чьи вы», отвечали: «Мы дети Романова, не тронь». На Масляной неделе осколки называли «блинами», а на Пасху посылали неприятелю раскрашенные двухпудовые бомбы, приговаривая: «Надо похристосоваться, вот дружку и красное яичко!»

Но особенно солдатский неунывающий характер проявлялся во время краткого перемирия, когда забирали тела убитых. Противники, за несколько часов перед тем стрелявшие друг в друга, теперь обменивались фляжками, шапками, табачком, шутили и, даже не зная языка, разговаривали.

— Что брат-мусью, на сапоги мои смотришь, а? — спрашивает наш егерь зуава, который осматривает его с любопытством.

Зуав отвечал по-своему, и егерь слышал знакомое слово: «bottes».

— Ну, боты так боты, по-нашему — сапоги. Поляк тоже говорит «боты». А знаешь, камрад-мусью, для чего государь дал нам такие бун — крепкие сапоги? Чтоб крепче было становиться на ногу, когда маршируем: раз-два-три, раз-два-три, — пояснял он, маршируя.

Зуав улыбался.

— А вот вам, — указывал егерь на сандалии зуава, — пантуфли-то эти даны, чтобы лучше было того, наутёк, лататы задавать.

Солдат подбирал полы своей шинели и делал вид, что убегает333.

Взрыв смеха слышен в толпе, собравшейся вокруг, не нужен и переводчик — и так всё понятно.

Когда матросы устраивали вылазку и противник бежал из траншей, говорили: «Даром ходили»; если не бежал, а сдавался — «Кто не прыток на ногу, пардону кричит, значит, не трогай его, а возьми, как есть, целого». Добродушие русских солдат известно. Даже когда неприятель разграбил церковь в Херсонесе, пожёг Керчь, старые солдаты находили объяснение: «Он не виноват, как ему приказано, так он и делает. А француз хорошо дерётся!»

В эти дни в Севастополе по рукам ходил список письма, отправленного контр-адмиралом Истоминым вице-адмиралу, главнокомандующему английским флотом Лайонсу. Надо заметить, в ту эпоху были ещё живы рыцарские отношения между противниками, пленных офицеров даже могли отпустить домой под честное слово не воевать. Так, князь Барятинский приютил у себя в доме пленного французского офицера, а когда того отправили на поселение в Калугу, дал ему на дорогу шубу. После войны француз навёл о князе справки и переслал через знакомых браслет для его молодой жены в благодарность за шубу, которая спасла ему зимой жизнь.

Истомин и Лайонс были хорошо знакомы, встречались в Средиземном море. Во время осады Лайонс прислал Истомину дружеское письмо и честерский сыр в подарок. Истомин написал ответ:

«Любезный адмирал! Я был очень доволен Вашею присылкою, она привела мне на память наше крейсерство, от которого сохранились у меня неизгладимые впечатления, и