хотел лишь на мгновение коснуться ее губ, но Корделия ничего не могла с собой поделать: она прижалась к нему и поцеловала его в ответ. И почувствовала себя так, словно вдохнула свежий воздух после долгих недель, проведенных в подземной пещере, словно вышла на свет после заключения в каменном мешке.

Джеймс обнял ее за талию, прижал к себе. Они уже целовались прежде, и для нее это всякий раз было чем-то волшебным, чудесным, сверхъестественным; после этих поцелуев она долго не могла прийти в себя. Но сейчас в его поцелуе было нечто иное, нечто новое – безграничное отчаяние, чудовищная смесь всепоглощающей страсти, ярости и любви; и Корделия почувствовала себя словно во власти смерча, который оторвал ее от земли и унес высоко за облака, где ей нечем было дышать.

Джеймс прижал жену к стене, и она перебирала его мягкие темные волосы – это было такое знакомое ощущение. Он прикусил девушке нижнюю губу, и она почувствовала острую боль, но он смягчил ее поцелуем. Корделия приникла к Джеймсу, словно жаждущий к источнику; его поцелуй был горячим и сладким, как мед; услышав его страстный стон, она испытала безграничное счастье. Их поцелуи походили на путешествие, восхитительное путешествие по незнакомым странам, но в то же время это было возвращение домой. Он был ее жизнью, ее миром, ее солнцем.

– Маргаритка, – прошептал Джеймс, не отрываясь от нее, и по телу девушки пробежал электрический ток. – Ты представляешь, что было бы со мной, если бы тебя сейчас ранили или убили? Ты представляешь?

– Ой, господи боже мой!

На пороге стояла Эффи. Ее седые кудельки тряслись от возмущения. Корделия и Джеймс отскочили друг от друга; лицо Джеймса моментально приняло бесстрастное выражение, но Корделия залилась багровым румянцем.

– Эффи, – произнес Джеймс. – Дверь была заперта на ключ.

– Я заметила, – огрызнулась служанка. – Я подумала, что вам мешают сквозняки. К вам пришли. – Она фыркнула. – Женатые люди, а что вытворяют. Никогда не видела ничего подобного! Мне даже в голову не могло прийти, что приличные господа на такое способны! Фу!

С этими словами она развернулась и потопала прочь. Джеймс взглянул на Корделию: у него был совершенно неподобающий вид, он был растрепан, пиджак расстегнулся, губы распухли от поцелуев.

– Маргаритка… не уходи… я избавлюсь от посетителя, кем бы он ни был… подожди меня наверху…

Но Корделия уже отступала, качая головой. Она так долго подавляла, держала за запертой дверью свои чувства, связанные с Джеймсом; и вот теперь, совсем чуть-чуть приоткрыв эту дверь, полностью утратила самообладание.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – быстро говорил юноша. – И показать тебе одну вещь.

– Нет, это уже слишком, – прошептала Корделия. – Сейчас для меня это слишком… я не могу…

Джеймс помрачнел. Корделия прикусила губу; ей так хотелось сказать, что она подождет его наверху, она так страстно желала его сейчас, что это походило на безумие. Все ее инстинкты кричали ей: «Будь с ним, не отпускай его, позволь ему любить себя».

Но именно наверху она находилась, когда он обнимался с Грейс на пороге этого дома. Рана еще не затянулась; она знала, что, несмотря на любовные признания Джеймса, не сможет изгнать из памяти ту ночь. Но и совладать с влечением к нему тоже не сможет. Это Корделия знала слишком хорошо.

– Завтра, – произнесла она. – Поговорим завтра, на балу.

Он молча кивнул; Корделия подобрала юбки и выбежала из комнаты, чуть не сбив с ног потрясенного Джесса Блэкторна, который топтался в вестибюле.

– Джесс, – пробормотал Джеймс. – Я, э… гм. Добрый вечер. Я не ждал тебя.

Джесс лишь приподнял брови. Джеймс не сразу вышел из кабинета; ему нужно было успокоиться. Ему казалось, что он еще чувствует прикосновения Корделии, вокруг еще витал аромат жасмина и пряностей. Юноша обессилел после всех этих треволнений; столько противоречивых эмоций ему пришлось испытать меньше чем за час: страх, гнев, потом отчаяние и, наконец, желание. И надежду, которая сразу же угасла. Надежда жестока, она ранит больнее всего.

Он вспомнил Джема и его уроки, взял себя в руки и вышел из кабинета. В холле его ждал недоумевающий Джесс. Эффи ушла успокаивать нервы, что было, наверное, к лучшему. Юный Блэкторн был одет в новое пальто оливкового цвета, выбранное по совету Анны, а в руке держал нечто вроде небольшой кожаной папки, из которой торчали листы пергамента. Джеймс сразу узнал записную книжку Татьяны, найденную в Чизвике.

– Я не вовремя? – осведомился Джесс.

«Да», – подумал Джеймс, но говорить об этом было поздно: все равно Корделия уже ушла. Кроме того, юноша показался ему сильно взволнованным. Джеймсу внезапно стало холодно, и вовсе не из-за сквозняков.

– У Люси все в порядке?

– Да, – ответил Джесс. – Я пришел по другому поводу.

Джеймс улыбнулся.

– По-моему, тебе запретили покидать Институт после заката.

– По-моему, тебе тоже, – ответил Джесс.

– Я просто хотел забрать отсюда запонки, – пожал плечами Джеймс.

– Ну, а я хотел поговорить с тобой, – сказал гость, – в таком месте, где нас никто не сможет услышать, даже случайно. Речь идет о бумагах моей матери.

– Ох! – воскликнула Эффи, которая, как оказалось, вовсе не убежала в свою комнату в истерике, а беззвучно подкралась сзади и сейчас во все глаза разглядывала гостя. – Добрый вечер, сэр.

Неужели Эффи… покраснела? Во всяком случае, Джеймс никогда не видел ее такой. Она залопотала:

– Очень извиняюсь, сэр, я просто сбегала за полотенцем для вас, чтобы вы могли высушить волосы. Конечно, мне следовало сначала взять ваше пальто и шарф… но у меня что-то с головой сегодня. Кстати, какое замечательное пальто! Очень к лицу такому симпатичному молодому человеку, как вы.

Приняв пальто и шарф, Эффи прижала их к груди, словно бесценные сокровища. И снова уставилась на Джесса, который недоумевал все сильнее.

– Эффи, – вмешался Джеймс. – Может быть, принесешь нам чаю?

– О! Да, разумеется. Я накрою в гостиной и разведу огонь в камине.

И она побежала прочь, унося с собой одежду.

– Милая старушка, – улыбнулся Джесс, когда они шли по коридору в гостиную.

До сегодняшнего дня Эффи не проявляла абсолютно никакого интереса к друзьям хозяина. По-видимому, Джесс ей пришелся по душе – может, понравилось его лицо? В конце концов, Эффи же должен кто-то нравиться, рассуждал про себя Джеймс. Не бывает так, чтобы человек был совершенно равнодушен к окружающим, верно?

Войдя в гостиную, юноши устроились в креслах напротив друг друга. От пачки пергаментов, которую Джесс по-прежнему держал в руке, исходил кислый запах отсыревшей золы и гнили.

– Я просмотрел эти записки, – начал он без долгих предисловий. Лицо у него было