Рейне, потеряв всякие надежды на вмешательство иностранных держав во внутренние дела Франции, продолжал собирать всех желающих сражаться за Французское королевство.

«Граф Артуа путешествовал со свитою из блестящей и знатной молодежи и заехал даже в С.-Петербург, – писал А. Тьер, – где императрица Екатерина царственно приняла его, подарила ему фрегат, миллион деньгами, шпагу и дала ему храброго Вобана, чтобы он помог ему употребить все это в дело. Она кроме того обещала ему более действительную помощь, лишь только он высадится в Вандею. Высадки, однако, не последовало, и граф Артуа возвратился в Голландию, в главную квартиру герцога Йоркского.

Положение трех французских принцев было далеко не блестящее и не счастливое… Зато при трех эмигрантских дворах против держав господствовало крайнее неудовольствие. Они начинали понимать, что все это благородное усердие коалиции к делу монархии скрывало сильнейшую ненависть к Франции. Австрия, водрузив свое знамя на крепостях Валансьенна и Конде, лишь вызвала, по мнению французских эмигрантов, решительный порыв патриотизма. Пруссия, мирные наклонности которой более не составляли для них тайны, изменяла, по их словам, всем своим обязанностям. Питт, из всех союзников относившийся к ним наиболее положительно и пренебрежительно, был им всех ненавистнее. Они его иначе не называли как «коварный англичанин» и говорили, что надо у него брать деньги, а затем обманывать его, где только можно. Они находили, что рассчитывать можно на одну только Испанию, что она поступает как верная родственница, искренняя союзница, что только на нее можно возлагать свои надежды.

Эти три маленьких эмигрантских двора, так плохо ладившие с державами, и между собою ладили не лучше. Веронский двор, мало деятельный, давал эмигрантам приказания, которых никто не слушался, делал кабинетам сообщения, которым никто не внимал, через непризнанных агентов, относился с недоверием к двум другим, ревновал к деятельной роли принца Конде на Рейне, к уважению, которым он сравнительно пользовался у кабинетов, вследствие своей храбрости, хотя и довольно неосмысленной, и даже завидовал путешествиям графа Артуа по Европе… Таково было положение роялистской партии во Франции и вне Франции» (Тьер. Т. 3. С. 285–287).

Николай Румянцев, часто бывая в Кобленце, в Вероне и в других местах, где укрепились эмигранты, и стараясь побольше узнать о событиях в Париже и об усилиях трех эмигрантских дворов, чувствовал себя крайне растерянным от их непредсказуемой политики, бесполезных и противоречивых указаний графа Прованского, от высокомерного и непредсказуемого графа Артуа, побывавшего и в Петербурге, и в Лондоне, получившего и от одного двора, и от другого материальную помощь, но беззаботно относившегося к тому, чтобы объединить усилия к совместным действиям против революционной Франции. Принц Конде был одинок как лидер.

Читая газеты, встречаясь с известными представителями французской аристократии, братьями короля, германской и австрийской знатью, граф Румянцев, зная почти все подробности французской трагедии, был немало удивлен первым победам французской армии, отстоявшей независимость от иностранной интервенции, укреплением конвента, простившего эмигрантов и разрешившего их возвращение во Францию, подготовке к новым выборам, в ходе которых победили роялисты и жирондисты, принятием новой конституции, по которой управителями Французской республики стала Директория, состоявшая из пяти человек.

Через пятнадцать месяцев Директория, одержав ряд серьезных побед и наладив снабжение французов продовольствием и денежным обращением, доказала свою способность управлять великой Францией. Но за это же время также показала слабости своего управления, дала возможность увидеть в пяти директорах проявление их страстей и «несогласие их характеров»: «Люди, живя долго вместе, неизбежно или отталкиваются друг от друга, или привязываются и сходятся между собою соответственно своим наклонностям» (Тьер. С. 367–368).

Все чаще упоминалось имя молодого генерала Бонапарта, превосходного артиллериста и талантливого руководителя, ставшего одним из генералов конвента.

Графу Прованскому и графу Артуа не удалось сплотить Австрию и Пруссию в твердый союз против революционной армии, и, почувствовав, что общее дело провалилось, граф Прованский как частное лицо отбыл в Испанию, а граф Артуа со старшим сыном уехал в Англию. Граф Румянцев тоже почувствовал, что наступил конец его представительства при французских принцах, вернулся во Франкфурт, докладывая императрице, что «таковым делом и отсутствием положен миссии моей при Королевских Высочествах предел».

3. Екатерина II и князь Потемкин в ходе второй войны с Турцией

Как известно, 12 августа 1787 года Оттоманская Порта, подстрекаемая Англией и Пруссией, официально объявила России войну. Украинская армия, под руководством фельдмаршала Румянцева, составляла одно соединение русской армии, другим соединением, Екатеринославской армией, руководил князь Потемкин. Из переписки императрицы Екатерины II и князя Потемкина станут известны основные черты движения этой кровопролитной войны, ее удачи, конфликты, подвиги и поражения. По свидетельствам историков и очевидцев, князь Потемкин «был блестящим администратором и государственным деятелем в дни мира», но «был беспомощен в пору войны». То ли действительно болезнь съедала его, то ли другие напасти отняли у него силу, и он то и дело просит у императрицы помощи, настаивает на передаче командования фельдмаршалу Румянцеву. Однако, получив на это разрешение, тут же отказывается от его исполнения.

Екатерина II – Г.А. Потемкину (августа 19 ч., 1787):

«Письмы твои, друг мой Князь Григорий Александрович, от 7 августа до рук моих доставлены. Я весьма сожалею, что ты сверх забот нынешних и при оных занемог было. Пожалуй, поберегись и вспомни о сем мои прозьбы. Я с первым Цареградским курьером ожидаю из двух приключений одно: или бешеного визиря и рейсэфендия сменят, либо войну объявят. О смене министерства, кажется, интерес французский требует, чтоб посол того двора старался; а как сам Султан мир, а не войну хочет, то сие вероятнее еще. На большое письмо сочиняю и большой ответ. Естьли думаешь, что смена консула Селунского надобна, то под видом отпуска на время призвать его можно оттудова.

Прощай, мой друг, будь здоров. Мы все здоровы…»

Г.А. Потемкин – Екатерине II (август 1787):

«Всемилостивейшая Государыня!

Война объявлена. Булгаков посажен в Едикуле. Я в крайности. Полки с квартер подойти скоро не могут. В Херсоне страшное число больных. В Крыму тоже довольно. Кораблей выведенных – защитить на Лимане трудно. Бог один в силах подать помощь. Транспорты все хлебные станут. Естли бы моя жизнь могла удовлетворить всему, то бы я ее отдал. Прикажите делать большой рекрутский набор и прибавлять двойное число в оставшие полки в России. Трудно нашим держаться пока какая помощь прибудет».

Г.А. Потемкин – Екатерине II:

«Матушка Государыня. Стремление все теперь идет на меня. Войски мои подходят. Однако же прежде пятнадцати дневного сроку уповать нельзя. Больных в Херсоне множество. Бугская граница нельзя чтобы не потерпела от первого движения. Собравшись,