– Кто забивает тебе голову подобной чепухой?

Я понимаю, что должен замуровать живущую во мне девочку. Окружить ее непроницаемой тишиной. И вру. Скрываю. Маскируюсь. Хохочу. Горло жжет нестерпимо.

– Никто. Один мальчик в школе говорил…

– О таких вещах нельзя даже шептаться! Родители сделали тебя маленьким мальчиком. Ты родился мальчиком и умрешь мальчиком. Не воображай ничего другого. Подобные мысли противоестественны.

– Что такое «противоестественны»?

– Они от лукавого… Ему нет хода в твою голову. Учись прилежно, а в свободное время занимайся спортом.

Врач возвращается за стол, выписывает мне рецепт на антибиотик, аспирин, спрей и пастилки для горла.

Я протягиваю ему чек, заранее заполненный моей матерью, и прощаюсь: «До свидания, мсье».

Больше я об этом не говорю.

Эмманюэль просыпается, говорит Нине, что должен завтра встать очень рано и ему мешает свет. Нина закрывает книгу и выключает лампу.

Ее трясет.

Да, она погасила свет – как люди, не желающие ничего видеть, закрывают ставни, запирают замки на два оборота.

Она прижимает книгу к груди, вдыхает ее запах. Она ищет между страницами Адриена, аромат кожи. Его или ее. Как вышло, что она не почувствовала, не догадалась?

Восемь лет они вместе ели, бродили, спали, принимали душ, делали домашние задания, плавали, пели. Созванивались каждый вечер перед сном. «Что делаешь? Что смотришь? О чем думаешь?.. Спокойного вечера, люблю тебя, до завтра».

– Почему ты вечно молчишь, Адриен?

– Мне хорошо, я слушаю тебя.

Восемь лет они не расставались ни на день. С первого класса. Строили планы на будущее, клялись на крови, плакали, смеялись, дрожали от страха. Протягивали руки, предваряя или предчувствуя намерение другого, знали, кто что переживает, даже если находились в разных местах.

Выяснив, что скрывал Адриен, чем он терзался, Нина подумала: «Я не знаю себя. Кто я? Кто эта особа, наивная и слепая?»

Она кажется себе одной из жен военных преступников или серийных убийц.

Они тоже отказываются понимать.

Их подсознание ничего не желает слышать.

Они просыпаются одним прекрасным утром, как все дурочки из сказок – Белоснежка, Спящая красавица, Красная Шапочка, – и прозревают, столкнувшись с реальностью.

В первый момент Нина восприняла роман как обвинение. Как перст, указующий на нее: «Ты ничего не поняла. Ты меня не любила».

Перечитывая «Мел», Нина восприняла и приняла мальчика с девочкой как единое существо, рядом с которым она провела восемь лет.

Любовь к чтению, писательству, кино, синему цвету, ромовым бабам, пирогам с сюрпризом, Луизе, яйцам всмятку и лету, отвращение к змеям, клоунам и карнавалам испытывало одно-единственное существо из плоти и крови.

26 декабря 2017

Я лежу на заднем сиденье и смотрю на облако через люк в крыше. Дождевые капли разбиваются о стекло, и их уносит ветром.

Этьен сидит на «месте смертника».

Нина ведет осторожно, что его явно раздражает, но он молчит – пока, хотя мы ясно чувствуем с трудом сдерживаемое нетерпение. Этьен то и дело украдкой смотрит на спидометр, показывающий 110 км/час, хотя мы едем по скоростной дороге.

О правилах путешествия было условлено в Ла-Комели: мы с Ниной по очереди сидим за рулем, через каждые двести километров останавливаемся на кофе и перекус.

– Я согласился, чтобы вы составили мне компанию при условии, что вести буду сам… Я не инвалид. У меня рак.

Нина сдается:

– Ладно, делим маршрут на троих, по двести километров на каждого.

Мы пришли к согласию и насчет радиостанции: пусть будет RTL2, смесь поп- и рок-музыки, более или менее устраивающая всех.

Я решаюсь заговорить на последних нотах песни «Девичья карма»[160] группы Indochine:

– Я возвращалась посмотреть на Пи.

Фраза действует как граната. Нина резко тормозит, я хватаюсь за подголовник ее кресла. Она берет правее, пристраивается между двумя грузовиками.

Бледный, как Пьеро, Этьен выключает радио и смотрит на меня в зеркало.

– Когда? – спрашивает Нина, не сводя глаз с дороги.

– Как только вернулась в Ла-Комель.

– Где?

– У него.

– Сколько ему сейчас?

– Понятия не имею. Думаю, около восьмидесяти…

– Зачем? – спрашивает Этьен.

– Хотела посмотреть на него глазами взрослого человека. Позвонила в дверь, он открыл сам. Мы пялились друг на друга минуту или две, хотя он сразу меня узнал, потом я сунула ему в руки «Мел» и вернулась в машину, а он скрылся в доме. Так ничего и не сказал.

– Ну и что это дало?

– Я окончательно кое в чем утвердилась и почувствовала облегчение.

– Думаешь, он прочел?

– Кто его знает, мне плевать.

* * *

Мне десять лет. Я встретила двух друзей детства, мальчика и девочку. Теперь я не одна. Я люблю их.

Для остальных я заморыш, в котором нет ничего интересного. Никому не известно, что внутри меня прячется девочка.

Этот семейный секрет принадлежит только мне. Она как незаконнорожденная дочь, которую прячут в подвале, а входит и выходит она через заднюю дверь, чтобы никто ее не заметил.

Религия и общественные законы отвергают подобное. Она не получит ни крещения, ни соборования. И ее не назовут по имени.

Ни один человек в мире не произнесет вслух мое настоящее имя.

Я сделаю это сама. Позже. Назову себя.

Я составляю списки имен. Элоди, Анна, Марианна, Лиза, Анжель, Виржини.

Мне десять лет. Мы с друзьями неразлучны. Иногда мне хочется признаться, кто я есть – девочка готова заговорить, – но я не решаюсь.

Как страшно – вдруг меня осудят и отвергнут.

Мы – Троица или ничто. Трое – или одиночество.

Отвергни они меня, я снова оказалась бы в ссылке. Так я существовала до переезда, пребывала в безмолвии, казалась окружающим «странненькой».