— Маркус Соболевски, бесспорно, отлично понимает, что стоит около камеры, — прошептал Фердинанд, прерывая ход мыслей Нандина Абэ.

Злость уже покинула его, оставив лишь невероятную усталость. Нандин ощущал ее как свою собственную. Смешанность чувств, абсолютная нечитабельность десятков нечетких мыслей, перемешанных с давними воспоминаниями…

Он остановил запись. Человек с украденным лицом смотрел аккурат в объектив. На губах застыла усмешка, скользкая, мимолетная, но Фердинанд успел ее заметить. Он чувствовал эту насмешку и вскипал. А Нандин понимал, что да, это издевка, как она есть. Неприкрытая. Он также был согласен и с тем, что человек на стоп-кадре и Маркус Биби — один и тот же субъект. Ведь наличие Вито — это тоже насмешка, открытый вызов. Как приглашение: «Приди, хочу тебе показаться».

— Естественно, записи процесса проведения криминалистических действий никто не смотрел, ведь нет надобности, — император продолжал рассуждать, стоя перед голографическим лицом. — И так все, что можно, найдут, соберут в детальный отчёт, поднесут на блюдечке. А не доверять спроектированным по идеальному образцу следователям и криминалистам непривычно…

Нандин в который раз промолчал, спорить было безрассудно, да и незачем. Фердинанд прошёл сквозь голографическое изображение, отчего контур его тела на миг вспыхнул белым. Он остановился с противоположной стороны и снова посмотрел на изображение. На глаза, причёску, скулы, рот, нос… На шею, охваченную воротником рубашки, аккуратно завязанный галстук.

Прошлое опять колыхалось в нем взволнованным морем, массой эмоций и злых непоследовательных действий. Всё это одновременно пробивалось в интонации.

— Я хочу знать об этом Маркусе все, Нандин, — прошептал он. Взгляд опять был обращен на долгожителя. — Хочу встретиться с ним.

Абэ вскинулся, понимая, куда тот клонит.

— Мой император, я все же уверен, что это ловушка. Вас выманивают, вам уже формируют мнение, возможно, ошибочное. Боюсь, как бы это ни было отвлекающим маневром.

— Так проверь, Нан, — Фердинанд не повышал голоса, он говорил тягуче и медленно, словно пропускал каждое свое слово через километры воспоминаний, насыщая эмоциями. — Узнай, какое отношение он имеет к моему отцу… Есть ли это отношение? И если это просто игра…

Остальное озвучено не было. Но Нандин понял. Понял так же отчетливо, как и то, что время жизни шутника будет оборвано собственной рукой под пристальным наблюдением Фердинанда, под звуки оркестра и с обязательной видеозаписью…

Однако подразумевался в этом немом приказе и другой вариант развития событий.

Фердинанд сомневался. Он допускал мысль, что смотрит сейчас на своего старшего брата. Запрещал себе думать об этом и одновременно хотел того. Еще час назад он был уверен в смерти Маркуса. А сейчас его разрывало от предположения, что старший брат может быть жив.

В отличие от Тариса Лаена, который порождал в Фердинанде лишь желание мести.

— Слушаюсь, мой император… — Абэ впервые за многие годы склонился перед ним. В голове бушевала целая гамма эмоций. Кем бы ни был этот Маркус Соболевски, его игра была крайне опрометчивым решением.

Покинув кабинет императора, Нандин Абэ закрылся в своём рабочем пространстве. Дело недельной давности снова было разложено на столе. Фотографии участников заняли центральное место. Нандин долго смотрел на изображения, покуда не убрал фотографию Наны Вагнер и не положил на её место изображение с видеокамеры.

Маркус Соболевски. Скорее всего, он же Маркус Биби. Неведомый ранее игрок. Человек, имеющий отношение к серии убийств, всколыхнувших всю империю и сам Леополис в частности.

Был ли он на каждом месте событий? Скорее да, чем нет. Попадал ли на камеру? Было ли у него то же лицо? Технически их количество может быть бесконечным. А значит, стоит поднять записи и просмотреть все заново.

Последней на стол легла фотография семьи Фердинанда, ещё до гибели последних. Отец, мать, трое братьев.

Был ли Тарис и Маркус теми же Маркусом и Теодором? Генетический анализ вопил, что Тарис не Теодор. Однако этот мальчишка был слишком странным для обычных проектов Кальтэноя. Возможно, в этом имелось свое зерно. Провести модификацию, чтобы спрятать. Ведь кто-то же тогда прорвался в Леополис сквозь имперский телепорт. Маркус? Зная, что от мальчишки осталась лишь оболочка, а сознание подменено? Или же один из клонов, назвавшийся Райго Иссиа? Почему он защитил Тариса?

У Фердинанда было много причин думать, что этот мальчишка его брат. Но факт оставался фактом. Генетика у этого человека была иной.

Стоило посоветоваться с мастерами. Увы, такие вопросы кому-либо не поставишь. На ум приходил только префект Кальтэноя, Мебиус Такебир. Если кто и мог расставить все точки над «і», то только он.

Телефон опять звонил.

— Слушаю.

— Я хочу записи, — тихо проговорил Фердинанд, — все: с той ночи и с предыдущей, и с последующей…

Нандин шумно выдохнул. Под «той ночью» его бывший подопечный всегда имел в виду только одно событие. Единственные экземпляры хранились в сейфе Абэ. Даже тридцать девятая не имела к ним доступа.

— Когда?

— Сейчас, Нандин. Я хочу смотреть их сейчас. И, Нандин… — он на миг умолк, тяжело дыша в трубку, — не трогай дэ Руж пока. Она слишком на виду. Пусть так и остается.

Короткие гудки обозначили конец разговора. Нандин на миг прикрыл глаза, справляясь с эмоциями. Похоже, ночь предстояла длинная и болезненная. Ведь раньше малыш Ферди записи именно «той ночи» не смотрел…

Мы не то, чем мы кажемся.

Мы всего лишь вода, которой можно придать любую форму и любое состояние. Так почему бы этим не воспользоваться? Человек может соответствовать своим стремлениям, исходя из возможностей собственного генома, не загромождая при этом пространство вокруг ненужными гаджетами. Человек способен стать той константой, которая сможет возродить мир. Но для этого стоит изменить самого человека, а не мир вокруг него.

Из избирательного радио-интервью Клэр дэ Руж

Второй день Синего календаря

30 лет от Перелома

Выход — понятие растяжимое и многогранное: дверь из подвала или из дворца, из ситуации или из состояния. На самом деле результат один — переход одного положения дел в иное. Развитие, непрекращающийся путь.

Было страшно. Мир орал об этом со злобой, звенел каждым натянутым нервом как струной, шептал всем своим многоголосием. Тарис, как радиоприемник, слушал, вникал и шел за зовом, «на выход» на всей доступной ему скорости, несмотря ни на что…

Человек, назвавшийся Маркусом Биби, двигался в том же направлении — Тарис слышал его. Мысли Биби хоть и были поверхностны, но достаточно отчетливы. Наверное, виной тому было их общее состояние, напряжение и желание действий. Вот только, в отличие от Лаена, в Биби кипела ненависть. Нерушимой константой звенело желание получить то, что ему не принадлежит. Рядом с Маркусом находилась женщина, она впитывала в себя информацию, словно воронка, образуя вокруг плотную стену из абсолютной тишины. Трудно было не узнать в ней менталиста. Еще труднее — скрыть себя от нее.