Питер ван Блумен. Джон Черчилль, герцог Мальборо, и граф Уильям Кадоган в битве при Бленхейме. 1714

6. Подписанный в Утрехте договор подвергся суровым нападкам вигов, но это был неплохой договор. Император терял всякую надежду воссоздать империю Карла V, а Людовик XIV — возможность объединить обе короны. Англия получала в Средиземном море две важные базы — Гибралтар и Порт-Магон (Port-Mahon) на Минорке. Ее владения пополнялись Ньюфаундлендом и Гудзоновым заливом, которые ей уступала Франция. Наконец, не имея возможности вырвать у Испании ее огромное колониальное владение в Америке, на которое английские купцы так давно зарились, она, по крайней мере, добилась там привилегий. Отныне Англия имела право ввозить в Южную Америку некоторое количество рабов. Кроме того, она могла отправлять туда каждый год судно, груженное своими товарами, которое из-за злоупотреблений и мошенничества вскоре превратится в целый флот. Наконец, по Утрехтскому договору Франция обязывалась больше не предоставлять убежище английским претендентам на престол (Якову III и его сыну Карлу Эдуарду). С этого договора и начинается преобладание Англии в Европе. Она ослабила всех своих европейских соперников и приобрела, превзойдя даже Голландию («шлюпку в кильватере английского корабля»), господство на море, по крайней мере временное. Эта маленькая страна становилась мировым арбитром. Утрехтский мир, который виги считали слишком благоприятным для Франции, был типичным примером английского мира, достаточно гибкого, чтобы не довести противника до отчаяния, и достаточно сурового, чтобы обогатить Англию и ее коммерцию. Людовик XIV при этой внезапной перемене фортуны проявил себя политиком скромным и осторожным. Вовремя пожертвовав завоеваниями, которые не мог защитить, он по меньшей мере сохранил границы Франции более надежными по сравнению с теми, что ему достались.

7. Чтобы провести Утрехтский договор через палату лордов, где вигам принадлежало большинство, королеве пришлось совершить настоящий государственный переворот и присвоить звание пэров аж дюжине тори — знаменитый прецедент в конституционной истории Англии. Политические страсти были тогда такими неистовыми, что Мальборо, полководца-победителя, освистали на улицах Лондона. «Держи вора!» — кричали ему, поскольку герцога обвиняли в том, что он якобы получил комиссионные от армейских поставщиков. Ему пришлось искать спасения на континенте. Реакция торжествовала повсюду. Свободомыслящие тори становились защитниками Англиканской церкви и угрожали преследованиями нонконформистам. Над графом Оксфордом, слишком умеренным по мнению своей партии, возобладал Болингброк. Он подготовил избирательный закон, который позволил бы ему, как он надеялся, отдать тори власть навечно. Но он боролся с более сильным врагом, чем виги, — с самим Временем. Королева Анна состарилась, и можно было предвидеть, что долго она не проживет. Благоразумнее было обхаживать будущего короля, Георга Ганноверского, но для министров Анны это было нелегко. В результате двор в Ганновере составили одни виги, и вскоре стало очевидно, что, если королева умрет, власть получат они. Что могли сделать министры? Договориться с претендентом Яковом III? Но сквайры-тори никогда не поддержали бы короля-католика. Для министров-легитимистов, которые знали, что законный король неприемлем, ситуация была очень двусмысленной. Конец пришел с драматической стремительностью. После спора с Оксфордом, когда королева потребовала, чтобы он отдал ей белый жезл, символ власти, с ней случился апоплексический удар. И пока она умирала, обе партии схлестнулись. Мальборо, который был тогда в Амьене, набирал солдат для защиты протестантского дела. Болингброк, стоявший у власти, не будучи официально наделенным ею, готовил легитимистское правительство и говорил, что ему нужно только шесть недель, чтобы быть готовым. Быть готовым к чему? Провозгласить королем Якова III? Этого никто не узнал, поскольку Болингброк так и не вступил на землю обетованную. «Харли[35] был изгнан во вторник, королева умерла в воскресенье, — писал он Свифту, — в каком мире мы живем и как фортуна играет нами!»

Годфри Неллер. Портрет лорда-казначея Сидни Годольфина. До 1723

8. Из Ганновера прибыл чужестранный монарх. Болингброк, которого этот новый король даже не захотел принять, осмотрительно сбежал во Францию. Отныне он жил вдалеке от дел, то в Шанталу, близ Амбуаза, то в Англии, куда его преемники, сочтя своего бывшего противника неопасным, вскоре позволили ему вернуться. Отдаленный от совета, он стал распространять свою доктрину посредством политических сочинений, одно из которых, «Король-патриот», стало знаменито, потому что вдохновило действия Георга III и доктрину Дизраэли. Болингброк там защищает обновленный торизм. Он пытается освободить свою партию от устарелых идей: от божественного права, от непротивления, но утверждает, что правительство сильного короля, опирающееся на народные массы, может быть более благоприятным для этих масс, нежели правительство парламентской олигархии. Что принесли английскому народу крупные представители вигов? «Голландские финансы, венецианское правительство и враждебность Франции», — позже ответит довольно несправедливо Дизраэли. Примерно то же самое утверждал и Болингброк. Еще больше, чем своими трезвыми сочинениями, он замечателен тем, что сыграл в XVIII в. роль духовного посредника между Францией и Англией. Именно у него молодой Вольтер встретит Поупа, Свифта и познакомится с общественными установлениями Англии, которые благодаря победам Мальборо завоевали тогда в Европе такой престиж.

Шарль Дагар. Портрет Генри Сент-Джона, виконта Болингброка. 1678

1. Сама посредственность первых ганноверских королей придает им историческую значимость. Она заканчивает превращение британской монархии в парламентскую. Корона на голове этих королей-чужестранцев перестанет более чем на век быть предметом растроганного почитания. Отныне говорить о божественном праве стало просто нелепо. Конечно, Георг I был правнуком Якова I, но в момент его восшествия на престол у некоторых других принцев было бы больше прав, чем у него, на корону Англии, если бы Акт об устроении не предоставил парламенту возможность выбора из членов королевской семьи. Так что царствовал он лишь по свободному согласию нации. От английского происхождения в этом немце не осталось никаких следов. И если бы ему пришлось выбирать между Английским королевством и Ганноверским курфюрстшеством, он предпочел бы второе. Он любил свою маленькую ганноверскую столицу, свой маленький Версаль (который назывался Херренхаузен), свою маленькую армию. Однако воспоминания о Ганновере наверняка портила ему супружеская трагедия. Он развелся со своей женой Софией-Доротеей из-за ее измены со шведом Кёнигсмарком, который, по слухам, был задушен и погребен под паркетом замка. После этой драмы принцесса стала государственной узницей. Георг I утешился с любовницами, которые восполняли тяжеловесность своего ума мощью прелестей. Ему годилась любая женщина, лишь бы была покладиста и дородна. Так что те, кто надеялся понравиться ему, откармливали себя как можно лучше. Ганноверский народ терпел их, потому что они недорого обходились казне. В Англии гарем, прибывший с новым королем, скорее развлек, чем шокировал. Одна из этих женщин была очень худой, другая просто необъятной. Их так и прозвали: Мачта с Призом и Слониха. В глазах немецкой свиты Георга I Англия была всего лишь страной, где следовало обогащаться. Об одной из фавориток Уолпол сказал, что она продала бы честь короля тому, кто дал бы за нее на шиллинг больше. Никто в этой свите не знал английского, и единственным общим языком между двором и министрами была латынь. «Mentiris impudentissime!» («Бесстыжий лжец!», искаж. лат.) — слышались крики в галереях дворца. Согласие нации на этот фарс может удивлять. Чудо сделали возможным виги, потому что им был нужен этот ганноверец. Если бы не он, у них было бы лишь королевство без короля, а без них он был бы всего лишь королем без королевства. Георг I представлял собой довольно нелепую условность, но от этой общепринятой условности зависел мир внутри страны.