После аварии вертолета я поклялся, что никогда больше не совершу до полета никакой глупости, и вот я валяюсь на поле для софтбола. Мне даже не нужно было выходить на эту чертову игру, я вполне мог подбадривать коллег из-за боковой линии. Хотя нет, супермен Сернан – не мог. Не в моем стиле оставаться зрителем, если я мог участвовать. И я мало того что вышел на поле, но и, очевидно, пытался доказать, что командир может выиграть матч в одиночку, хотя на самом деле мне следовало беречь здоровье любой ценой. Иногда моя врожденная агрессивность запускала режим саморазрушения. Задница ты, а не астронавт.

Не желая признать случившееся, я попытался встать и идти, невзирая на боль и изображая, что всё в порядке, но тут же вновь осел. Рон и Джек унесли меня с поля. Нога горела и болталась так, будто хотела отвалиться. Я не мог идти! А если я не смогу ходить, они наверняка не разрешат мне лететь. Я всё испортил.

Что еще хуже, на этот раз невозможно было сохранить случившееся в секрете, а оставшихся до старта шести недель могло не хватить для выздоровления. Дик Гордон и мой дублер Джон Янг, только что вернувшийся из лунной экспедиции, были и готовы, и годны для того, чтобы войти в игру и занять мое место. Пронесся слух: Сернан снова сделал это!

И вновь на помощь пришел Чак Ла Пинта, всё в той же соломенной шляпе, герой совершенно неправильного облика. Мы не знали, насколько серьезна травма, лишь что она достаточно серьезна. Меня загрузили в его машину, и по дороге в больницу Чак изложил возможные варианты. Ни один из них не был хорошим, и я на самом деле не хотел услышать правду. «Если там разрыв и нам придется оперировать, Джино, то тебе крышка. На восстановление уйдет два-три месяца, – сказал он. – Если разрыва нет, тебе все равно придется лечь в постель, а потом немного походить на костылях. Но в любом случае на это уйдет некоторое время».

Когда пришли рентгеновские снимки, Чак бросил их на подсвеченный стол и, нахмурившись, стал разглядывать. Он так и не снял свою смешную шляпу, но был серьезнее, чем когда-либо, и от этого я дьявольски трусил. «Разрыва нет, но есть сильное растяжение, скорее даже перерастяжение, – объявил он. – Но поскольку разрыва нет, у нас есть шанс. Оперировать не придется, но тебе нужно будет высидеть недели две». Я знал, что он не шутит, но предпочел бы, чтобы это был какой-то зловещий розыгрыш. «И еще. Ты должен будешь делать в точности то, что я говорю, и не пытаться ускорить процесс. Если ты поспешишь с восстановлением, ты можешь порвать сухожилие, и тогда не полетишь на «Аполлоне-17». Всё в твоих руках».

«Ты не можешь отстранить меня! Я могу ходить!» Я почти кричал в отчаянии. Моя мечта не должна была умереть из-за глупого несчастного случая. Просто не могла. Я попытался перенести вес на ногу, но она подкосилась так быстро, что Ла Пинте пришлось подхватить меня и снова уложить на кушетку. Одно слово Чака моим боссам, и я пропал. Я уже слышал, как работает мельница слухов, и знал, что многие другие врачи имели бы соблазн раздуть из этой истории большое дело и вписать свои имена в историю. Но не Чак.

«Джино, у нас серьезная травма». Он туго забинтовал ногу. «Но я не отстраняю тебя официально, потому что я думаю, что мы сможем зализать рану. Только делай как я говорю и несколько дней не торопись, и я вовремя приведу тебя в норму. А что касается остальных, я скажу им, что ничего страшного».

Ничего страшного? Если я не могу ходить, как, черт побери, я смогу выйти на Луну? С того места, где я сидел, все выглядело очень скверно.

Получив запрос от боссов, Чак преуменьшил масштабы случившегося. «Да ничего особенного. На самом деле всё не так плохо, как кажется. Вихревая ванна, отдых, и он будет как новенький». Этот человек был прекрасным врачом, фантастическим лжецом и отличным другом. Менеджерам пришлось принять на веру выводы летного врача, но вне зависимости от того, что он говорил, ясно было одно: я не мог ходить. Командир экипажа ковыляет на костылях, потому что нога не может выдержать его вес, но уверяет всех, что дела обстоят прекрасно, просто замечательно. «Всего лишь растяжение связки, – скажу я. – Едва чувствую его, но Ла Пинта настаивает, чтобы я использовал эти чертовы костыли».

Я верил в превосходство разума над материей, я внушил себе, что должен избавиться от этих подпорок как можно скорее, и всего через четыре дня после травмы я отложил их в сторону. Я рисковал еще сильнее повредить сухожилие, но должен был показать всем, что со мной всё в порядке. Болело чертовски сильно, но я терпел боль, потому что не мог хромать на публике. Это было бы вредно для имиджа, и я знал, что меня могут вывести из экипажа одним росчерком пера, если нога не покажет срочного улучшения.

«Я смотрел сегодня, как он работает в скафандре, и он выглядел неплохо», – солгал Ла Пинта удивленным менеджерам в конце первой недели. Он наблюдал, как я влезаю в громоздкий скафандр, что было нелегко сделать и в лучшие дни, и знал, что нога доставляет боль, потому что видел капельки пота, выступившие у меня на лице. Я прикусил губу, но техники по скафандру, тоже из моей команды, ничего не сказали.

«А что если он порвет сухожилие, когда будет на Луне?» Даже Дик присматривался ко мне, говорил с Чаком и думал о том, как быстро приближается запуск.

«Не беспокойся, – заверил Чак Крестного отца. – Я этим занимаюсь. Он в порядке». Вечером я забрался в постель с ледяным компрессом, успокаивающим дрожащую ногу, испытывая разочарование и чувствуя съедающее меня напряжение, потому что слишком многое пошло наперекосяк – нога, простата, «Черный сентябрь», встревоженные руководители программы, тысяча и одна деталь, за которыми я как командир должен был следить. Иногда мне приходилось задавать себе тот же вопрос, что и Дик Чаку: а выдержу ли я?

«Джино выглядит не слишком хорошо». Дик, который вытащил мою тушку из огня после аварии вертолета, не мог принять лапши на уши больше, чем такая порция. «Он будет в порядке. Выздоровление идет правильно». Нейтральные слова доктора не давали зацепки. Я чувствовал огромную благодарность к Чаку и имел железное намерение прийти в норму и доказать, что он прав. Теперь летный врач каждый день массировал мне задний проход из-за простаты и ногу из-за растянутого сухожилия, и держал язык за зубами насчет обеих проблем. Он спешил привести меня в чувство, чтобы посадить в кабину «Аполлона», а часики тикали. Если я не смогу сесть в корабль, его карьера, скорее всего, пойдет прахом вместе с моей.

Невзирая на трудности, мы добились своего. Я остался в летном статусе, а нога медленно и постепенно начала приходить в норму.

Трейси и Барбара провели со мной на Мысе месяц перед запуском, и я отправлял их в каждый тур и на каждый брифинг, куда только можно, чтобы они подготовились к моменту, когда я шагну в неизвестность. Как бывшая стюардесса, Барбара не боялась летать и всегда считала самолет всего лишь транспортом, которым я добираюсь на работу. Я уже дважды летал в космос и думал, что она доросла и до идеи экстремальных миссий. Позднее я узнал, что это не так.

Трейси было девять лет, и она впервые действительно понимала, что происходит. Я проехался с ней на ровере, позволил залезть в тренажер и аккуратно ответил на все вопросы. Я побегал пальцем по карте Луны и, указав на завитки района Тавр-Литтров, сказал ей: «Вот здесь папа намерен сесть. Вот тут находится кратер Поппи, этот назван в честь твоей мамы, а вот этот я назвал Панк в твою честь».