Его слова отражали мысли многих менеджеров NASA, которые не могли отделаться от призрака «Аполлона-13» и все больше осторожничали. Их общее убеждение состояло в том, что «Аполлон-17» – это авантюра, на которую не следует идти. Мы разнесли Советы в пух и прах, у нас уже десять человек побывали на Луне и привезли камни, фотографии и рассказы. В планах были «Скайлэб» и совместный советско-американский орбитальный полет, а далекое будущее принадлежало шаттлу[159]. Зачем же рисковать еще тремя астронавтами? Разве мы уже не сделали на Луне все, что стоило сделать?

Я старался игнорировать такие заявления, но боялся, что эти пораженцы смогут набрать достаточную силу, чтобы отменить «Аполлон-17», и я не собирался позволить им этого. Сейчас не время для консервативного подхода. Мы должны были полететь на Луну, сделать свое дело и вернуться домой. А если они ждут чего-то другого, то смотрят не туда, потому что мой полет не может закончиться неудачей.

Поэтому эффект от замечания Криса получился обратным. Вместо того чтобы стать осторожным, я ушел от него еще более «накачанным», чем раньше, и видел в сложившейся ситуации еще один вызов, с которым надо справиться… а я любил испытания.

Я имел твердое намерение высоко пронести наше космическое знамя, потому что «Аполлон-17» должен был стать вершиной исторического предприятия, которым по праву могли бы гордиться все американцы. Самым полезным орудием для меня была пресса, и я аккуратно обновил контакты с корреспондентами, которые набрал за прошедшие годы. Если кому-нибудь нужно интервью – я готов. Фотография? Где и когда? Я смотрел на типографскую краску и на время вещания как на золотой запас – мне нужно было донести до людей мысль о том, что этот полет станет особенным. Я так много говорил, что Джен Эванс дала мне подходящее прозвище «Рот».

Я устал от сравнений с хвостом собаки, который последним перепрыгивает через забор, а потому встречался с как можно большим количеством инженеров и рабочих на производстве. Я хотел, чтобы до них дошло Евангелие от Сернана: «Аполлон-17» – это не конец, это начало новой эры в истории человечества. Вы, люди, которые делают все для него, очень важны! Мы переживаем уникальный момент в истории, и поэтому давайте сделаем последний полет – лучшим!» Я проповедовал это, пока не охрип, и, наверное, наскучил бедным Рону и Джеку до слез, потому что им приходилось терпеть одни и те же мои речи снова и снова. Моя работа стала политической кампанией в такой же степени, как и подготовкой к полету, потому что на вечеринках я взбирался на стул, а на заводе – на стол, и говорил со всеми, кто готов был меня слушать, пытаясь поднять их моральный дух и придать уверенность.

Я желал, чтобы все, кто делает возможным этот удивительный подвиг, знали, что их работа очень важна для нас и что мы хотим, чтобы она и для них была очень важна. «Аполлон-17» не был просто повторением все того же старого дела, потому что каждый раз мы отправлялись в места, которых человек никогда не видел. Все мы продолжали великую традицию исследования и освоения, и она должна была принести результаты столь поразительные и со столь серьезными последствиями, что пройдет не одно поколение, прежде чем люди полностью поймут важность того, что мы сделали.

Моя задача – заставить сосредоточиться всех и каждого – была непроста. Некий карикатурист изобразил двух рабочих в касках на строительных лесах, один из которых собирался броситься вниз, держа в руках уведомление об увольнении; второй же звонил по телефону и говорил: «Нельзя ли прислать сюда Сернана, чтобы он произнес для Смита еще раз свою речь «Это не конец, это начало»?» А таких Смитов было много, потому что за несколько последних лет работу на Мысе потеряло около 13 000 человек, и еще 900 получат розовые конверты, как только мы стартуем.

Рабочие фирмы Grumman буквально довели себя до безработицы, выдав наш лунный модуль на порог цеха в Бетпейдже, и многим предстояло уйти в момент старта. Но однажды, когда мы приехали туда, старший смены сказал мне: «Мы вкладываем в него сердце и душу, Джино. Это будет самый лучший лунный модуль из всех, что летали».

Это была типичная реакция всех, кто был вовлечен в «Аполлон-17». Рабочие отвечали самоотверженностью, граничащей с неистовством, и весь свой профессионализм вкладывали в то, чтобы этот полет вошел в книгу рекордов. Это отношение – «последний, но лучший» – стимулировало нас всех.

Барбара была всецело со мной в кампании по полировке имиджа «Аполлона» и мастерски обрабатывала репортеров и фотографов, явившихся за новостями «с домашнего фронта». «Если мы завершаем программу «Аполлон», то давайте сделаем это блестяще, – говорила она им, повторяя наш семейный лозунг. – Печально, что она кончается».

«Я никогда не волнуюсь о том, вернется ли Джин назад, – ответила Барбара на один из обычных вопросов о том, как она справляется с потенциальной опасностью. – Но я всегда испытываю тревогу за каждый шаг экспедиции: если этап A состоялся благополучно, то за ним может последовать этап B. Я хочу, чтобы полет прошел идеально». Она сравнивала «Аполлон-17» с чтением последней главы хорошей книги и интересовалась, удастся ли кому-нибудь задать вопрос, которого она еще не слышала. Нет, у них не получилось.

На каждого репортера, с которым я говорил на Мысе, приходился другой, осаждавший ее в Нассау-Бей, и наша Барбуда-Лейн иногда казалась парковкой у пресс-центра. Однажды я позвонил домой, и она весело ответила: «Послушай, дорогой, мы тут работаем с прессой. Ты не можешь перезвонить через час?» Она окучивала репортеров так настойчиво, что не нашла минуты поговорить со мной? Я надеялся, что она не расскажет им, что каждую пятницу я прихожу домой после недели тренировок и швыряю на пол кучу грязного белья, чтобы она выстирала его и привела в порядок до того, как я снова уеду в понедельник.

Мы назвали командный модуль «Америка», а лунный модуль «Челленджер», чтобы салютовать той устрашающей задаче, что открылась перед нами. Что же касается эмблемы, то наши карандашные наброски мы передали художнику Роберту МакКоллу, который сделал прекрасный коллаж на тему человечества, страны и будущего. Золотой лик Аполлона, греческого бога Солнца, был наложен на современный рисунок американского орла. Красные полосы в крыльях отражали наш флаг, а три белые звезды сверху представляли экипаж. На темно-синем фоне можно было видеть Луну, Сатурн и спиральную галактику, причем крыло орла слегка касалось Луны, показывая, что человек посетил это небесное тело. Аполлон смотрит вправо, на галактику, что означает дальнейшие исследования, а орел ведет человечество в будущее.

В течение пяти месяцев группа планирования пыталась найти место посадки для последнего полета, которое обладало бы наибольшим потенциалом. Решение было представлено 17 февраля[160] – и это оказалось то самое место, которое во время полета «Аполлона-15» заметил Ал Уорден: глубокая и неровная долина на краю Моря Ясности, расположенная так далеко от обычных путей, что она даже не имела имени. В итоге она получила длинное, через дефис название Тавр-Литтров, которое включало имена большого кратера, названного в честь астронома XIX века Йоханна фон Литтрова, и гор Тавр, обрамляющих ее с севера. Ученые надеялись, что в этом месте имеются фрагменты выброшенных вулканических пород, которые пролежали на поверхности Луны не слишком долго, а потому могут представлять ценный материал из глубинных слоев в пределах лунного ядра. Эта комбинация обещала важные знания и о рождении нашего спутника, и о его смерти.