Это название, однако, можно понимать шире. У меня нет доказательств, что Лем уже в 1984 году – работая над «Фиаско» – хотел прощаться с science fiction, но появляются признаки чего-то подобного. Прежде всего, независимо от чёрного юмора, с которым он описывал Чепайтису свои перипетии с «добродушной аденомой», писатель, должно быть, ожидал скорую смерть, если опухоль «снова выросла, зараза», и по причине метастазов, из-за которых «мне уже радикально живот порезали»[458].

На тот момент у Станислава Лема впереди было ещё двадцать лет жизни – но это мы знаем сейчас. Тогда, если диагностировали метастазы, несколько лет уже было чудом (либо оказывалось ошибочным диагнозом, как заметила моя мама, терапевт на пенсии, с которой я консультировался по медицинским аспектам этой книги).

Лем не принадлежал к числу пациентов, которые верят тому, что говорят врачи. Перед операцией в 1976 году он попросил Тадевальда найти медицинскую литературу по своей болезни, подчёркивая, что всё должно быть издано не ранее чем в 1975 году, потому что его интересовало актуальное состояние проблемы[459]. Во время написания «Фиаско» он всё время задумывался, сколько ещё ему даст времени его «благодушная зараза».

В 1985 году Лем писал Чепайтису:

Я думаю, что Лем хотел посредством «Фиаско» сойти с ринга непобеждённым, как чемпион по боксу, который не идёт на последний бой, чтобы защитить титул, а просто отказывается от карьеры. И ему это удалось.

Несмотря на страшные условия, в каких он писал этот роман, – так далёкие от Дома творческого труда в Закопане! – «Фиаско» читается хорошо. Даже не мешают эти постоянные аллюзии на другие произведения Лема. За каждым разом эти более ранние идеи (Пиркс как шофёр космических автобусов, невозможность Контакта, астронавт, шокированный развитием цивилизации годы спустя, и так далее) выстроены уже лучше. Возвращаясь к боксёрской метафоре, чемпион вызвал на ринг своих бывших соперников и нокаутировал каждого из них, чтобы потом накинуть шёлковый халат и уйти в темноту.

Ещё в Берлине Лем подписал договор на «Фиаско» с Зигфридом Унзельдом из издательства «Suhrkamp» и получил соответствующий аванс. Согласно договору, книга должна была быть написана на польском, но оригинальный текст должен был выйти в немецком переводе – Унзельд хотел сильной премьеры.

В 1985 году Лем, однако, поддаётся соблазну, который предложил ему Клаус Штеммлер из конкурентного издательства «S. Fischer Verlag»: сто тысяч марок за то, что «Фиаско» выйдет именно там. «Унзельд принял это за предательство, но мне очень нужны были тогда эти деньги», – говорил Лем Фиалковскому. «Fischer» нуждался тогда в сильной премьере, ведь они праздновали столетие в 1986 году, потому он был готов купить всё.

Лем прибегнул к уловке, которую подробно описал Тадевальду в письмах в феврале 1985 года[461]. Договор с «Suhrkamp» от 17 апреля 1983 года был заключен на роман под названием «Побеждённый» (Der Tiefbesiegte), который «Suhrkamp» должен был издать вместе с «Непобедимым» (Der Unbesiegbare). Лем объяснил это так, что раз «Suhrkamp» не защитил права на издание «Непобедимого», Лем перестал работать над этим проектом и занялся чем-то совсем другим, то есть романом «Фиаско». Это было некрасиво – договор договором, но ведь Унзельд лично постарался, чтобы Лем получил стипендию в Wissenschaftskolleg[462], рассчитывая, разумеется, что за это получит роман только для своего издательства.

Поступая так, писатель рисковал поссориться с «Suhrkamp», потому что разве можно после чего-то подобного поверить и выплатить очередной аванс за новую книгу? Это была бы ещё одна улика, указывающая, что у Лема тогда не было уже писательских планов на будущее.

Действительно ли он так сильно нуждался в деньгах? Лемы не жили бедно, но пребывание в Вене требовало от них понижения стандартов, к которым они привыкли в Кракове или даже в Берлине, а больничные перипетии только ещё больше ослабили их финансовое положение. Если бы не это, он вообще не написал бы «Фиаско» – ни под каким названием, ни для какого издательства.

В 1986 году он писал Чепайтису со свойственной для него смесью гордости и горечи:

Как манны небесной, возвращения ждал Томаш Лем – так, по крайней мере, кажется из его воспоминаний. Вся эта эмиграция была им воспринята «не очень охотно, если выражаться дипломатично»[464]. Наверное, ни один пятнадцатилетний подросток не обрадовался бы, услышав от родителей: «Попрощайся со всеми друзьями, больше их не увидишь – найдёшь себе новых там, куда мы едем, разумеется, как только выучишь их язык».

Я немного всё упростил, но похоже на то, что Томаш Лем услышал от родителей в 1983 году именно это. Станислав Лем осознавал, что его сын не знает немецкого, а потому возникнет проблема с поисками собственного места среди ровесников, но он решил уладить это по-своему. Если он сам выучил английский, читая книги со словарём, то и Томаш справится!