Меня копошившиеся возле «Мауса» арийцы, похоже, не видели, но они время от времени зачем-то продолжали палить из автоматического оружия в сторону наших пехотных траншей. Похоже, обозначали присутствие, явно опасаясь, что в их сторону полезет наша пехота (а она рано или поздно полезла бы по-любому). А там, то есть в траншеях, тоже не оставались в долгу, отвечая из винтовок и автоматов. По-моему, оттуда стреляла и как минимум пара пулеметов, один «ДП» и еще один не то «максим», не то «Горюнов» – что-то явно большое и с ленточным питанием, садившее длинными очередями.

В этой каше шанс поймать шальную пулю был весьма велик, и даже тяжелая и сильно мешавшая любым передвижениям инженерно-штурмовая кираса особых шансов мне не прибавляла.

Между тем бой впереди все больше усиливался, там начали часто и глухо стрелять пушки наших танков и САУ. Но в той стороне в темноте было видно мало что – только длинные зарницы и взлетающие пачками разноцветные осветительные ракеты.

Слышимость вокруг по причине ружейно-пулеметной пальбы тоже не была идеальной, но тем не менее близкий шум мотора и лязг гусениц я все-таки услышал. Я как раз добежал до вяло горящего «Штуга» и залег, затаившись за его правой обвисшей гусеницей.

Лязг траков приближался, и скоро из-за горящего штурмового орудия показалась грязная корма еще одного длинноствольного «Арштурма», который двигался задним ходом и, похоже, собирался разворачиваться. Его экипаж явно надумал то ли прорываться на исходные позиции, то ли попытаться выйти в тыл атакующему 1013-му САП и чувствительно «пощипать» его «ИСУ-122» со стороны кормы. По моему разумению, не стоило давать фрицам такой возможности.

Я оценил расстояние – от меня до немецкой самоходки было меньше пятидесяти метров «Штуг»; двигался бортом ко мне, и его экипаж точно не мог меня видеть.

Решение созрело очевидное. Я аккуратно уронил на снег оба фаустпатрона, потом поднял один из них. Высунулся из-за горящей самоходки, поднял прицельную рамку «фауста», прицелился и нажал на спусковую «пимпочку».

Струя бледного дыма уперлась в «Арштурм». В дыму глухо гахнуло, и через несколько секунд германская машина уже горела.

Я отбросил дымящуюся стреляную трубу «фауста» и перехватил свой «ППС» поудобнее, уперев рожок автомата в броню возвышавшегося надо мной и все еще слегка горевшего «Штуга».

Сделал я это очень вовремя – из откинувшихся верхних рубочных люков подбитого мной «Арштурма» проворно выскочили двое в черных пилотках, один в белой куртке, другой в пятнистой. В руках у одного был автомат, вроде бы «МР-38». Я прицелился и нажал на спуск (на угловатом дульном срезе «ППСа» весело замерцали отблески пламени), срезав их одной длинной очередью.

Надо сказать, что получилось не очень чисто и точно, поскольку одному из немцев я попал то ли в голову, то ли в лицо, и, упав, он корчился на снегу, что-то крича и привлекая тем самым ненужное внимание. Насколько я понял, он «мутти» звал или что-то типа того.

Пришлось пустить в его сторону еще одну короткую очередь, которая, кажется, добила его. Во всяком случае, раненый фриц уткнулся мордой в снег и затих.

А главная цель, судя по меткам на схеме в моей голове, была совсем близко.

Поэтому я подхватил оставшийся фаустпатрон и метнулся к только что подбитому мной «Штугу».

Копошившиеся у «Мауса» гитлеровцы, разумеется, увидели взрыв и пожар самоходки и начали явно для порядка (они, вероятно, подумали, что в «Штуг» попал снаряд противотанковой пушки, в то время как источник их бед был куда ближе) палить в мою сторону.

На мое счастье, на эту их стрельбу немедленно отреагировали в своей привычной манере наши пулеметчики в пехотных траншеях, и через считаные секунды у них с немцами началась оживленная дуэль.

Под весь этот шум я, стараясь не попасть под носящиеся в воздухе пунктиры трассирующих пуль, сумел добежать до подбитого «Арштурма». И тут же перебежать среди тлеющих танков и затаиться за подбитой «Пантерой», позади которой уже вполне четко про-сматривалась громадина нужного мне «Мауса». Давно я так не бегал с полной выкладкой, коленки заметно тряслись, а сердце булькало где-то ближе к горлу.

Между мной и сверхтяжелым танком все так же стояла немецкая ЗСУ, судя по одинарному стволу, это был «Оствинд». В ее башню прилетело несколько гулко простучавших по броне пулеметных очередей, после чего на дульном срезе тонкой пушки «Оствинда» коротко сверкнула «сварка» – экипаж зенитной установки выпустил в сторону наших позиций короткую очередь из своего 37-мм «эрликона». Впрочем, без особого толка вредные пулеметчики не заткнулись и продолжили вести огонь, некоторые из прилетавших пуль рикошетили от башни «Оствинда», отлетая куда попало.

Ловившая еще больше шального свинца громадина «Мауса» стояла без признаков жизни, стволы повернутой вправо башни «супертанка» заметно склонились к земле, а на правом борту этой машины я рассмотрел две отчетливых дыры (скорее даже пролома) и тянувшуюся далеко позади него широкую ленту перебитой гусеницы. Выходит, самоходчики знали свое дело и попали-таки, причем именно туда, куда приказал им комбат. Что же, молодцы.

При подобном раскладе фрицам оставалось либо просто бросить, либо подорвать «Мауса» и отходить. Нормально эвакуировать этот агрегат они все равно не смогли бы ни за что – в Дриттен Райхе даже с транспортировкой с поля боя подбитых «Тигров» были серьезные проблемы (для этого «запрягали» не меньше шести полугусеничных тягачей «Фамо»), а что уж говорить про этакую вот непомерную тяжесть…

Было видно, как у «Мауса» и непосредственно на нем копошится несколько тварей в камуфляжной или белой форме, гремящих по броне подковками сапог и висящим на поясах снаряжением. За звуками пальбы я сумел расслышать, что они говорили между собой о том, что надо «спренген», а потом «гефарен» и «вег геен». То есть, грубо говоря, что-то вроде «взорвать и сдристнуть» – получалось, что я не ошибся в своих предположениях.

А нужный мне хмырь стоял у борта «Мауса» среди прочих фашистских гадов, которых там было всего восемь человек, не считая экипажа «Оствинда».

Я еще не успел толком решить, как именно мне надлежит действовать, когда мотор немецкой ЗСУ заревел как-то особенно громко, а затем она поехала в мою сторону, но явно не из-за меня, а с банальной целью смены позиции – высокая горящая «Пантера» прикрыла бы их от нервирующего ружейно-пулеметного огня. При этом «Оствинд» еще несколько раз красиво лупанул трассирующими в сторону окопов нашей пехоты, но, похоже, снова без толку.

Таким образом, мои дальнейшие действия опять были просты и незатейливы.

Я опустил автомат на броню «Пантеры» и поднял к плечу тяжеленькую трубу оставшегося фаустпатрона. Прицелился в стык башни и корпуса надвигающейся на меня заляпанной камуфляжными пятнами немецкой машины и выстрелил.

Все повторилось. Был громкий хлопок, после которого ЗСУ остановилась, развернувшись чуть влево, ее затянуло белесым дымом, а через минуту шум движка «Оствинда» оборвался на непривычно-высокой ноте, после чего в глубине боевого отделения машины что-то лениво загорелось. Похоже, я попал в правильное место – броня, а особенно башенная, у «Оствинда», насколько я помнил, была никакая.