– В сам раз. Сейчас увидите холм и камень. Раньше-то мыэтот холм называли просто: Коршунья гора, а ныне все говорят: Холм Чародеев,или Холма Четырнадцати. Потому как двадцать два их было на том холме, двадцатьи два чародея там бились, а четырнадцать пало. Страшный был бой, господин Геральт.Земля дыбом вставала, огонь валил с неба, что твой дождь, молнии били… Мертвыевалялись, аж жуть. Но превозмогли чародеи Черных, одержали Силу, коя их вела. Ачетырнадцать все же пали в той битве. Четырнадцать сложили живот свой. Что,господин? Что с вами?

– Ничего. Продолжай, Йурга.

– Страшный был бой, ох, если б не те чародеи с Холма,кто знает, может, не болтали бы мы с вами сегодня тута, домой поврачаючись,потому как и дома-то не было бы, и меня, и, может, вас… Да, всё чародеи.Четырнадцать их сгинуло, нас защищая, людей из Соддена и Заречья. Ну, конечно,другие тоже там бились, воины и рыцари, да и крестьяне, кто мог, схватили вилыда мотыги, а то и просто колья… Все стояли насмерть, и множество полегло. Ночародеи… Не фокус воину погибать, потому как это ж его специальность, а жизнькороткая. Но ведь чародеи могут жить, сколь им хочется. А не задумались…

– Не поколебались, – сказал ведьмак, потирая рукойлоб. – Не поколебались. Я был на Севере…

– Вы что, господин?

– Так, ничего.

– Да… Так мы туда, все с округи, цветы все время носим,на тот Холм, а майской порой, на Беллетэйн, завсегда там огонь горит. И во векивеков гореть будет. И вечно жить они будут в памяти людской, те четырнадцать. Атакая жизнь в памяти – это ж… это… Нечто побольше! Больше, господин Геральт!

– Ты прав, Йурга.

– Каждый ребенок у нас знает имена тех четырнадцати,выбитые на камне, что на вершине Холма стоит. Не верите? Послушайте: Алекс покличке Рябой, Трисс Меригольд, Атлан Курк, Ваньелле из Бругге, Дагоберт изВоле…

– Прекрати, Йурга.

– Что с вами, господин? Бледный как смерть!

– Нет, ничего.

Он поднимался на Холм медленно, осторожно, вслушиваясь вработу сухожилий и мускулов в магически вылеченной ноге. Хотя рана вроде быполностью затянулась, он по-прежнему берег ногу и старался не опираться на неевсем телом. Было жарко, аромат трав бил в голову, дурманил, но дурманилприятно.

Обелиск стоял не в центре плоско срезанной вершины, а былслегка сдвинут вглубь, за пределы круга из угловатых, словно позвонки, камней.Если б он поднялся сюда перед самым заходом солнца, то тень менгира, падая накруг, точно прошла бы по его диаметру, указав направление, куда были обращенылица чародеев во время битвы. Геральт глянул туда, на бескрайние холмистыеполя. Если там еще оставались кости полегших, а они там были наверняка, то ихскрывала буйная трава. Там парил ястреб, спокойно наворачивавший круги нашироко раскинутых крыльях. Единственная подвижная точка среди замершего в жареландшафта.

Обелиск был широкий у основания, чтобы его охватить,пришлось бы соединить руки по меньшей мере пяти-шести человек. Было ясно, чтобез помощи магии его втащить наверх не удалось бы. Обращенная к каменномупозвоночнику плоскость менгира была гладко отесана, на ней виднелись выбитыерунические письмена.

Имена тех четырнадцати, что погибли.

Он медленно подошел. Йурга был прав. У основания обелискалежали цветы – обычные полевые цветы: маки, люпины, просвирняки, незабудки. Онмедленно читал сверху, а перед его глазами возникали лица тех, кого он знал.

Веселая Трисс Меригольд с каштановыми волосами, хохочущая полюбому поводу, выглядевшая как девчонка. Он любил ее. И она его тоже.

Лоудбор из Мурривеля, с которым когда-то он чуть было неподрался в Вызиме, когда поймал волшебника на махинациях с костями во времяигры при помощи тонкого телекинеза.

Литта Нейд по прозвищу Коралл. Прозвище ей дали из-за цветагубной помады, которой она пользовалась. Литта когда-то накапала на него королюБелогуну, да так, что ему пришлось неделю отсидеть в яме. Когда его выпустили,он отправился к ней, чтобы узнать о причинах. Не заметил, как оказался у нее впостели, и провел там вторую неделю.

Старый Горазд, который хотел уплатить ему сто марок за правоисследовать его глаза и предложил тысячу за возможность провести вскрытие, «необязательно сейчас», как он тогда выразился.

Оставались три имени, и в этот момент он услышал за спинойлегкий шорох и обернулся.

Она была босая, в простом льняном платьице. На длинныхсветлых волосах, свободно спадающих на плечи и спину, лежал венок, сплетенныйиз маргариток.

– Привет, – сказал он.

Она подняла на него холодные глаза, но не ответила.

Он отметил, что она почти совсем не загорела. Это былостранно сейчас, в конце лета, когда деревенские девушки обычно загоралидочерна, ее лицо и открытые руки лишь слегка золотились.

– Принесла цветы?

Она улыбнулась, опустив ресницы. Он почувствовал холод. Онапрошла мимо, не произнеся ни слова, опустилась на колени у основания менгира,коснулась ладонью камня.

– Я не приношу цветов, – слегка подняла онаголову. – А те, что лежат, для меня.

Он глядел на нее. Она стояла на коленях так, что заслонялаот глаз последнее имя, высеченное на камне. Она была светлой, неестественносветлой, какой-то даже светящейся на темном фоне менгира.

– Кто ты? – медленно спросил он.

Она улыбнулась, и снова повеяло холодом.

– Не знаешь?

«Знаю, – подумал он, глядя в холодную голубизну ееглаз. – Да, кажется, знаю».

Он был спокоен. Иначе он не умел. Уже не умел.

– Меня всегда интересовало, как ты выглядишь, госпожа.

– Не надо меня так величать, – тихо ответилаона. – Ведь мы знакомы много лет.

– Верно, – подтвердил он. – Говорят, ты всевремя идешь следом. Не отступая ни на шаг.

– Иду. Но ты никогда не оглядывался. До сих пор.Сегодня оглянулся впервые.

Он молчал. Ему нечего было сказать. Он устал.

– Как… как это произойдет? – спросил он наконец,холодно и без эмоций.

– Я возьму тебя за руку, – сказала она, глядя емув глаза. – Возьму за руку и поведу через луг. В туман, холодный и мокрый.

– А дальше? Что там дальше, за туманом?

– Ничего, – усмехнулась она. – Дальше ничего.Ничего…