После обеда ему наконец удалось дозвониться до нидерландского посольства в Виндхуке. Они ничего не слышали ни о несчастном случае, ни о преступлениях, так что все должно было быть в порядке. Приятный господин сказал ему по телефону, что волноваться не стоит. Общественные телефоны в Намибии работают по карточкам, а их не везде можно купить. Особенно в пустыне.

Хофмейстер передал эту информацию супруге слово в слово.

Они жили так, будто ничего не произошло, будто не было никакой жилой лодки, будто никто никого не бросал, не возвращался, не праздновал окончание школы. Они жили, словно на кораблике, дрейфующем на волнах, потерявшем управление. Ждали ветра, который унес бы их в нужную сторону.

Каждое утро Хофмейстер уезжал в Схипхол, и хотя его супруга пару раз язвительно высказалась по этому поводу, она не настаивала, чтобы он прекратил этот идиотизм. Он объяснил ей, что ему необходимо уходить из дома, а иначе он сойдет с ума. Поэтому утром он брал свой портфель и отправлялся бродить по залам прилета и вылета и листать рукопись азербайджанского автора, чтобы не сойти с ума.

Прошло почти две недели с того дня, как он отвез Тирзу в аэропорт, когда его супруга сказала ему в саду вечером:

— Может, нам нужно еще раз позвонить?

— Кому?

— В посольство в Виндхуке. Может, там забастовал общественный транспорт и они где-нибудь застряли. Или в пустыне случилась песчаная буря. Про Намибию никогда не пишут в новостях; тебе ничего не попадалось?

Он встал с плетеного стула и стал ходить из стороны в сторону.

— И что мне им сказать? — спросил он. — Извините меня, пожалуйста, но не бастует ли у вас общественный транспорт? Нет ли у вас песчаных бурь? С чего ты взяла, что посольство обязано отчитываться о каждой пустячной песчаной буре? Да они скажут, что я чокнутый. Кроме того, там же можно ездить только автостопом, знаю я этих цветных. Это же Африка. Это тебе не Эльзас и не Австрийские Альпы. И я уже звонил в посольство один раз. Они наверняка меня помнят.

— Сядь. Если ты будешь так заводиться, легче не станет. И никак нам не поможет.

Он неловко наступил на блюдце с орешками, которое его супруга поставила у ножки стула. Был прекрасный вечер. Теплый и недождливый.

— Позвони ты, — сказал он. — Позвони им. Или я сам туда поеду. Может, мне надо туда поехать. Ну так же нельзя. Невозможно просто сидеть тут и ждать. И ссориться. И ждать. И поднимать панику. Возможно, без всякого повода.

Она уже некоторое время молчала. Она наклонилась, чтобы собрать орешки, которые высыпались из блюдца.

— Да, — сказала она наконец. — Наверное, тебе нужно туда поехать.

— Ты о чем?

Он как будто опешил.

— Я же сказала. — Она положила в рот орешки, собранные с земли. — Наверное, ты должен туда поехать. Что мы можем сделать здесь?

Стулья, на которых они сидели, были ужасно старые. В свое время Хофмейстер посчитал глупым расточительством вкладывать большие деньги в садовую мебель. Он любил производить впечатление и в угоду своему окружению приобретал стильные красивые вещи, но садовая мебель никогда не была в списке приоритетов.

— И что тогда? — спросил он. — Что, если я туда поеду?

— Но ты же это предложил. Это была твоя идея. Ты ее найдешь. И мы успокоимся. Вот что будет. И тогда… Тогда я тоже не знаю.

Он откинулся на спинку стула.

— Ты, — сказал он, — ты совершенно не заботилась о ней. В последние годы даже не звонила. Даже не звонила. Ты была слишком занята. Бог знает чем. А теперь изображаешь тут взволнованную мать. Несчастную женщину, которая потеряла покой и не может заснуть, потому что не знает, где конкретно веселится ее дочь в Намибии, если она вообще еще там. Может, она уже отправилась в Ботсвану. Или в Заир.

— Да, у меня была другая жизнь, помимо моих детей. Это не преступление. Я имела на это полное право.

— Помимо? Ты называешь это «помимо»? Это было не помимо, это было вообще мимо! Мимо них! По их головам, поперек их интересов!

— Все, что я за эти годы сделала и не сделала, все, что я говорила о ней, и все, что она наговорила мне, — несмотря на все это, я остаюсь ее матерью, Йорген. Я больше не твоя жена, но я навсегда ее мать.

Он встал и ушел на кухню. Сунул руки под кран с ледяной водой. Его била дрожь.

Он медленно вытер руки полотенцем.

В окно ему было видно, как она сложила стулья и отнесла их в сарай. Видимо, ей стало слишком холодно. Она поставила на поднос винные бокалы и орешки. И пришла к нему. Посмотрела на него.

— Ладно, — сказал он тихо. — Я поеду туда. Ты права. Я должен это сделать. Так будет лучше. Бесполезный человек поедет в Африку.

Она поставила поднос на стол и взяла его руку с такой нежностью, что ему показалось, она его провоцирует. На этом этапе жизни нежность всегда шокирует.

— Может, она даже обрадуется, когда ты вдруг, ни с того ни с сего, объявишься там, в Африке. Ты же знаешь, Тирза тебя обожает. Она без ума от тебя.

— Может быть, — сказал он. — Может быть, она и обрадуется. Ничего удивительного. Она меня обожает.

Он высвободил свою руку и снова сунул запястья под кран.

На следующее утро он купил билет до Виндхука с пересадками в Цюрихе и Йоханнесбурге. Ему пришлось ждать вылета еще целых три дня. На ближайшие даты все было забито. Дешевых билетов не осталось.

В эти последние дни он не ездил в аэропорт. Он работал в саду, ходил за покупками, гулял по парку Вондела.

Вечером накануне отъезда он собрал чемодан, маленький синий чемодан, который раньше пару раз брал с собой в командировки. В Нью-Йорк. В Турин. Командировок у него было не так уж много.

Он не стал брать много вещей, один костюм, несколько сорочек, двое летних брюк. Он же летел ненадолго. Десяти дней точно хватит. За десять дней можно успеть очень много.

В августе, субботним днем, около половины второго он был готов покинуть улицу Ван Эйгхена. Его супруга сидела в саду и читала дамский журнал.

— Мне пора! — крикнул он ей из кухни. — Я вызвал такси.

— Подожди, — сказала она. — У меня кое-что есть для тебя.

Она сбегала в спальню и вернулась со свертком.

— Что это? — спросил он.

— Разверни.

Он открыл пакет,