— Что ты делаешь? — спросил он наконец.

Она оторвалась от газеты.

— Тут криптограмма, — сказала она. — Весь день решаю. Очень сложная. — Она постучала по руке ручкой. — Что случилось? — спросила она. Но в голосе у нее не было беспокойства. Скорее она была сердита.

Он поставил сумку и подошел ближе. Во рту до сих пор был привкус рвоты.

— О чем ты? Что должно было случиться?

— Ну, у тебя такой вид. Ты весь такой… такой… как же это сказать, потрепанный, что ли.

Он сел за стол и потер руками лицо.

— Там жуткая непогода. А я много возился в саду. Столько всего надо было сделать. Нужно чаще туда ездить. Я так все запустил. Сухие ветки, сорняки, опять сухие ветки, новые сорняки.

— От тебя воняет, — сказала она.

— Чем?

Он потянулся к бутылке вина, но тут заметил, что она пустая. Он бы с удовольствием пропустил сейчас стаканчик, но не открывать же новую бутылку посреди ночи.

— Да ничем. Просто воняет. Как все прошло? Ты их проводил?

Он кивнул, почти с облегчением, как будто наконец осознал, что он проводил своего ребенка в путешествие. Что он помахал ей на прощание, как это делают все родители, когда их дети надолго куда-то улетают из дома. Как будто он только сейчас понял, зачем он оказался здесь. Он приехал домой, вот что он тут делал. Он приехал домой.

— Да, все хорошо, — сказал он. — Все было так быстро. Сама знаешь, как это бывает. В аэропорту. Все торопятся.

Он поднялся из-за стола и спиной почувствовал, как она смотрит ему вслед. Он знал, что она его рассматривает, пытается понять, почему он такой грязный и растрепанный. Но это занимало ее совсем недолго. И не так чтобы всерьез. Ей надо было решать головоломку. Да и насколько сильно можно интересоваться другим человеком, особенно когда ты так хорошо его знаешь? И так долго. Так ужасно долго. Полжизни.

В спальне он разделся. Принял душ. Вытерся полотенцем, достал маленькие маникюрные ножницы и тщательно вычистил из-под ногтей грязь. Получилось не совсем идеально. Он надел чистые трусы и побрызгал подмышки дезодорантом.

В трусах он спустился. Сам не зная зачем. Можно было, например, полить цветы. Что-нибудь простое и повседневное, этого было бы достаточно. Простые действия успокаивают. Большего ему сейчас было не надо, большего он и не искал.

Его супруга все еще сидела за столом со своей криптограммой.

Он сел на диван с другой стороны комнаты. Вообще-то он хотел включить музыку, но был не в силах даже пошевелиться.

— Ты никуда не выходила? — спросил он.

— Выходила. В сад. Минут на пятнадцать, — сказала она, не отрываясь от газеты. — А куда мне идти? В такую погоду.

Хофмейстер уставился себе на ноги. Нужно было подстричь ногти.

— Я принял душ, — сообщил он.

— Молодец.

Он все-таки нашел в себе силы подняться и подошел к ней.

— Я помылся. От меня больше не воняет.

— Ну и молодец, — громко повторила она.

Хофмейстер остался стоять у стола в одних трусах. Он не любил криптограммы. У него не хватало на них терпения. Он считал, что криптограммы придумали для людей, которые несерьезно относятся к языку.

Ему как будто чего-то захотелось, но он сам не понял, чего именно. Он знал только, что это доказательство того, что ты жив, — если тебе чего-то хочется. Это было не желание, это было бы чересчур романтично, не страсть, это было бы слишком кровожадно. Необходимость. Необходимость поговорить с супругой. Слышать ее голос. Голос матери его детей.

— Ты знала, что я… Что я и наша домработница? — спросил он.

— Домработница и ты? Какая? Та, старая?

— Новая. Та, что из Ганы. Ты знала, что мы с ней, что она и я… Что у нас кое-что было? Я тебе рассказывал?

Она покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Такого я не знала. Ты мне не рассказывал. А это важно? Мне вообще надо это знать? Или ты собираешься сообщить что-то новое по этому поводу? — В голосе слышалась легкая ирония.

— Нет, это не важно. Я просто подумал, нужно тебе рассказать.

Она положила ручку.

— Та девица из Ганы? — Она посмотрела на него с недоверием. И с удивлением.

Он понял, что она очень сильно удивлена.

Он сел за стол.

— Да. Из Ганы. Я же сказал. По четвергам. В обеденный перерыв я приезжал сюда с работы, и мы… И я… овладевал ею. Так это называется? Правильно?

— Ну, наверное, можно и так сказать. Если это именно то, что ты с ней делал, а я понятия не имею, что тут у вас происходило, но если это то, что ты делал, то так это и называй.

— Днем в четверг. Около двенадцати. Я всегда старался приезжать вовремя. Это все началось, когда я однажды заболел. Жуткий грипп. И как-то случайно все получилось. Само собой. Ты тогда уже ушла от нас. Жила у себя на лодке. А после того раза это стало ритуалом. Не то чтобы мы с ней совершенно не разговаривали. Ты не должна так думать. Но она почти не говорит на нидерландском, и английский у нее тоже весьма посредственный. Поэтому я овладевал ею. Вот тут, на диване. Наверх мы не поднимались. Все-таки спальня — это очень… Очень личное. Да и к тому же я завалил почти всю кровать книгами и газетами. Мне так было проще. И я думал, если вести ее наверх, придется все убирать с кровати. Когда все заканчивалось, мы одевались. Иногда я принимал душ. Если сильно потел. Бывает, что очень сильно потеешь, все длится так долго, трудно идет. Бывают же такие дни, ты сама знаешь. И потом она оставалась прибираться дальше, а я возвращался на работу. На велосипеде. Не то чтобы я был влюблен в нее, хотя это, конечно, было вполне возможно. Она, в общем-то, симпатичная. Но это был… Это был дружеский секс.

— Дружеский секс. Ясно. А зачем ты мне это рассказываешь?

Он прикоснулся к ней. Дотронулся до руки. Провел по руке, как будто слепой. Только кончиками пальцев.

— Я подумал, будет правильно, чтобы ты знала. Все мои тайны. Почему нет? Зачем нам теперь уже что-то скрывать друг от друга? Мы же совершенно чужие люди, не так ли? Знакомые. Бывшие супруги. Может, и мы станем друзьями, как знать.

— Как знать. — Она улыбнулась. — Может быть, — сказала она. — Но весь прошлый месяц тут ничего такого не происходило. По крайней мере, я ничего не заметила.

— Нет-нет, мы