они еще могли провести вместе. До него все еще доносился шум воды в душе, они все никак не выходили оттуда, наверное, хотели согреться. Конечно, можно за мерзнуть, если сношаться на столе.

«Нет, — сказал сам себе Хофмейстер и покачал головой. — Это не душ. Это дождь. А они решили вздремнуть».

Он вымылся прямо на кухне, умылся и помыл руки, он почему-то чувствовал себя ужасно грязным. Поднялся наверх и быстро переоделся в чистую одежду. Надел рубашку своего отца.

Прикрыв голову пакетом из супермаркета, он добежал до машины и поехал в деревню. Он ехал по лужам, поднимая огромные волны брызг.

Хотя в это время года темнело только около десяти вечера, он включил дальний свет. На дорогах не было ни души. У кого-то в саду он заметил надувной бассейн. Люди явно рассчитывали на другую погоду.

Женщина за стойкой в индонезийском ресторане его узнала.

— Вы ведь господин Хофмейстер? — спросила она. — Я вас помню.

Он кивнул.

— Господи, ну и вид у вас.

— Я работал в саду.

— В такую непогоду?

Он проигнорировал ее слова.

— Я хочу заказать с собой, на троих. Чего-нибудь самого вкусного, всего понемножку, и побольше крупука. Моя дочь просто обожает крупук. А она завтра улетает в Африку. В Намибию, Ботсвану, Заир, хочет все посмотреть.

— Ах, Африка.

Она сказала, что сама ни за что бы туда не поехала. В своей стране тоже столько всего прекрасного. Главное, видеть красоту в мелочах. Муравьи, кафе на пляжах, дороги. Дома. Птицы, дюны.

— Я приготовлю вам маленький «рейсттафел», наше фирменное, «рисовый стол». Всегда всем нравится.

— Она уезжает на несколько месяцев. К следующему учебному году вернется. Пойдет в университет.

Спустя четверть часа он забрал два увесистых пакета с горячей едой на троих и дополнительной порцией крупука.

Он поехал домой и по дороге слушал радио. Какой-то неизвестный артист пел на нидерландском.

Рис, мясо и рыбу он расставил на столе в гостиной. Пластиковые коробочки выглядели не слишком празднично, но чтобы компенсировать это, он зажег свечи. В пакете оказались пластиковые приборы, и он решил использовать их, раз уж их положили.

— Тирза! — позвал он. — Ужинать!

Он принес и поставил на стол бутылку вина и на всякий случай открыл еще одну.

Они все еще были наверху, но должны были вот-вот спуститься. Они опять лежали в постели, ему это было знакомо, он помнил, как это было в прошлом. Секс — это, конечно, прекрасно. Но разве обязательно после этого так долго валяться в постели? Или того хуже: взять и заснуть. Если занимаешься сексом днем, то сделай после этого хоть что-то дельное, засучи рукава. Иби была не лучше. Сколько раз он открывал под вечер дверь ее комнаты и обнаруживал ее спящей в объятиях какого-нибудь типа? Трахаться и спать, вот чего она хотела, а когда Хофмейстер что-то говорил по этому поводу, она только огрызалась: «Ты чокнутый!»

Но он не был чокнутым, он беспокоился. Хофмейстер знал будущее, как вдоль и поперек исхоженный кемпинг, где проводишь отпуск почти каждый год.

На столе лежал айпод Тирзы. Хофмейстер бездумно крутил его в руках. Потом, так же не задумываясь, сунул в уши наушники. Он слушал совершенно незнакомую музыку. А потом вдруг встал и начал танцевать.

Так Тирза иногда танцевала у них на кухне или в гостиной. Она называла это «тихой дискотекой».

Обычно Хофмейстер никогда не танцевал, но сейчас он не боялся, что его увидят. Он как будто потерялся.

Дождь никак не заканчивался. Кусок газона, который он вчера засеял заново, превратился в болото. Он положил айпод на стол и отправился в сад. «До чего же обидно», — думал он. Все унесло водой. Все семена. Смыло. Все исчезло.

Он сунул в землю руку. Он должен был учиться умирать. Этим он тоже был занят. Хофмейстер был самоучкой в умирании.

И пока он сидел вот так, на корточках, в саду, он думал, как все будет завтра. В последний день перед отъездом Тирзы. Последний день, после которого начнется эпилог его жизни.

Он рано встанет, как обычно. Он начнет этот день с того, что приготовит вкусный завтрак на троих. Сам он поест стоя на кухне, вряд ли он сильно проголодается. В такие дни ему обычно не хотелось есть.

А завтрак для своей дочери и ее друга он отнесет им в постель. Они будут молча сидеть на кровати. Им это тоже покажется как будто странным и неловким, их последний день в старушке Европе. Последний день с Хофмейстером. И Тирза схватит его за руку, прежде чем он выйдет из комнаты и спустится. «Тебе обязательно нужно снова влюбиться, пап, — скажет она ему шепотом. — По-настоящему, как я».

В одиннадцать они выедут в аэропорт. На всякий случай заранее. Мало ли пробки или дорожные работы. Никогда не знаешь. Лучше обойтись без нервов в машине, не мчаться на рейс в стрессе и напряжении. Они приедут во Франкфурт очень рано, слишком рано.

Тогда они пойдут вместе выпить кофе в зале вылета, наспех, толком не разговаривая. У него вспотеют ладони.

Когда они пойдут к стойке регистрации, он останется ждать в стороне и смотреть на эту парочку. Не парочку, а недоразумение. Он останется ждать их у таблички «Место встречи».

Перед таможенным контролем они вернутся к нему. Смущенные.

Ему захочется сказать так много всего, но он не сможет выговорить ничего, кроме: «Берегите себя. Берегите друг друга. Будьте осторожнее».

Атта пожмет ему руку.

А потом Хофмейстер прижмет к себе Тирзу.

Атта вежливо отойдет на пару шагов.

Хофмейстер будет бороться со слезами, он победит их, он всегда умел побеждать слезы.

«Твой мобильный там будет работать?» — спросит он напоследок.

«Папа, — скажет она. — Да я его даже включать не буду, это жутко дорого. Если там вообще будет сеть».

Он обнимет ее крепко-крепко. Он будет прижимать ее к себе изо всех сил, сжимать ее, как будто выдавливая из нее всю тревогу, как выдавливают из тюбика остатки зубной пасты.

«Позвони мне, как только прилетите, — попросит он. — Все равно во сколько. Позвони, пожалуйста. Можем по видео».

Она высвободится из его объятий. «Нам пора», — скажет она.

«У вас полно времени».

«Нам еще идти до выхода на посадку».

Он проводит их до таможни.

Там будет длинная очередь.

Когда таможенник вернет ей паспорт, она еще раз обернется, чтобы помахать своему отцу. И он помашет ей в ответ, и будет махать и махать, даже когда они скроются из вида, он будет махать и махать.