— Я никогда ранее не вступала в связи и не представляла, что они строятся на каких-то условиях, — тихо сказала она, когда он замолчал. — Мне казалось — и теперь я понимаю, как заблуждалась, — что мужчину и женщину связывает друг с другом чувство, а не расчетливое и удобное для обоих времяпрепровождение. Вероятно, вам трудно понять мои мотивы, но тем не менее я отказываюсь от столь любезного предложения вступить с вами в связь.

Он так сильно побледнел, что на его скуле отчетливо проступила ниточка старого шрама.

— Что вас не устраивает? — резко спросил он. — Что я обещал хранить вам верность? Или что призвал вас быть только моей, в то время как вам хотелось бы завести одновременно еще пару ухажеров?

Докки закусила губу, еле сдерживаясь, чтобы не закричать или не заплакать. Палевский же криво усмехнулся и взглянул на нее потемневшими глазами.

— Или вы предполагали, что прежде я на вас женюсь?

Она содрогнулась. Это оскорбительное заявление должно было уничтожить ее, но, как ни странно, придало ей сил.

— О, нет, — она встала, остро чувствуя, что на ней нет нижнего белья — и это разозлило ее еще больше. — Я прекрасно понимаю, что мне могут предложить руку только в двух случаях: в первом — видимо, самом невероятном, — если кто-то меня полюбит. Во втором, более реальном, — если кому-то понадобится мое состояние. Вы меня не любите, вам не нужны мои деньги, так что речи о браке и быть не может. Вдовы годятся лишь в качестве любовниц для кратковременной связи. В жены же вы выберете юную и невинную барышню, которая только и может быть достойна вашего имени и вашего кольца.

Она замолчала, но спустя мгновение тихо добавила:

— Прощайте!

Он постоял, пристально глядя на нее, затем небрежно поклонился и вышел вон.

Докки рухнула на диван, не в силах поверить, что своими же руками выставила его из дома.

«О, что же я наделала?! — вдруг ужаснулась она, уже бесконечно сожалея о своем поступке. — Зачем отвергла его из-за глупой, ложной гордости?! Лишила себя надежды видеть его, наслаждаться его объятиями… Почему не приняла его условия? Ведь все равно он скоро уедет в армию, а я… я уеду за границу… Так и так наша связь оборвалась бы, но я могла провести с ним хотя бы несколько дней…»

Докки заколотила кулаками по диванной подушке, и казалось, что сердце сейчас разорвется. «Чего я добивалась? — стонала она. — Неужели и впрямь надеялась, что он женится на мне, а не предложит эту унизительную связь? И почему она унизительная? Я ведь люблю его. А ради того, чтобы быть с любимым, можно переступить через никому не нужную гордость. И на что мне она — эта гордость — без него?!»

Нужно было собираться на обед к княгине Думской. Докки не хотела никуда идти, у нее не было ни сил, ни желания даже жить, не то что выходить из дома и отправляться на светский прием, где должен присутствовать Палевский, которого сейчас ей менее всего хотелось видеть. Но она не могла обидеть княгиню и должна была показать ему, что их ссора для нее ничего не значит.

С помощью Туси она облачилась в бальное платье (у Думской непременно бывали танцы) — бледно-лиловое, с низким вырезом, красиво облегающим грудь и подчеркивающим мягкую линию плеч. Цвет платья придавал лиловатый оттенок ее глазам, отчего они становились загадочными и глубокими. «Буду красивой и веселой», — думала Докки, разглядывая в зеркале свое бледное, изможденное лицо, на которое ей пришлось наложить немного румян, чтобы придать коже подобие свежести. Еще немного усилий: изящная прическа с локонами, заколотыми инкрустированными перламутром черепаховыми гребнями, и кружевной лентой под цвет наряда, аквамариновое колье на шее — и она стала выглядеть беззаботной светской дамой, отправляющейся за очередной порцией развлечений.

Внизу ее ждал Афанасьич. Встревоженно он посмотрел на нее, но Докки лишь покачала головой. Он понял, насупился и спросил:

— Подавать экипаж или еще рано?

Часы в холле показывали самое начало четвертого, на обеде ей следовало быть в четыре, а княгиня жила неподалеку — на Литейном проспекте.

— Рано еще, — Докки направилась было в библиотеку, но тут взгляд ее упал на ореховый столик, где на подносе лежало несколько записок. Она взяла их, и ее словно что-то ударило.

«Он все время спрашивал, почему я ему не писала, — неожиданно спохватилась она. — И упрекнул, что я не ответила… Не ответила… На что? На его чувства? Или…»

— Вызови мне Семена, — сказала она Афанасьичу и пошла в библиотеку, полная смутных подозрений, что Палевский не случайно говорил о письмах. Он не мог ожидать, что она первая напишет ему, и из его слов у нее теперь создавалось впечатление…

Дверь отворилась, и в библиотеке появился дворецкий. Почтительно поклонившись, он встал в ожидании приказаний.

— Семен, — Докки рукой пригласила его подойти поближе. — Семен, пока меня не было, ты все письма складывал на поднос?

— Как же барыня, все, — ответил он.

— Ничего не могло затеряться?

— Никак нет, — уверенно сказал Семен. — Как обычно: получал и клал на поднос. Невозможно было чему пропасть, ваша милость.

Докки задумалась.

— А ты помнишь, что за почта была?

— Записки разные, разноцветные, квадратиками сложенные, ну и продолговатые, — начал перечислять несколько обескураженный Семен. — Письма были — от поверенного вашего, от управляющего из Ненастного — еще когда вы в Вильне были, от книгопродавцев, из-за границы что-то было.

Докки кивала, вспоминая. От Букманна, от знакомых путешественников — из Англии, из Северной Америки… От господина Лукашева из Индии…

— А какие-нибудь… непривычные… попадались? — вопрос звучал странно, и вряд ли у дворецкого будет на него ответ, но она должна была точно выяснить.

Семен хмыкнул и почесал затылок.

— Была парочка пакетов необычных… с гербовыми печатями, — сказал он наконец. — Офицеры привозили. Мы со Фомой, сторожем, помню, еще обсуждали, что, видать, высокий чин письма шлет. Серьезные такие пакеты, армейские.

— Армейские?! — Докки до боли вцепилась в подлокотники кресла. — Но я их не видела!

— Как же такое может быть, барыня? — обиделся Семен. — Все лежало вместе. Может, пропустили?

— Нет, — она покачала головой, пытаясь понять, куда могли задеваться эти пакеты. — Не пропустила — их не было среди почты, когда я ее читала… А когда офицеры приезжали?

— Да, почитай, пару месяцев назад, — дворецкий задумался. — Мы как раз известие получили, что вы в Ненастном. Где-то тогда — в половине июля. Одно раньше, другое попозже.

«В армии у меня нет знакомых. Кроме него… Неужели он все же писал мне?! Отправил мне эти два письма и потому так настойчиво спрашивал, почему я не ответила? — заволновалась Докки. — А я не понимала, о чем он говорит… Но куда могли деться эти пакеты?»