— Эти души, — сказал я, — сохранят трон Мордреду.

— Еще одна клятва! — тяжело вздохнул Артур. — Как мы опутаны этими клятвами! Я связан данной Утеру клятвой возвести его внука на трон, связан клятвой Леодегану вернуть ему Хенис Вирен.

Он резко замолчал. Саграмор встревоженно посмотрел на меня, ибо мы оба впервые услышали о клятве драться с Диурнахом, ужасным ирландским королем, захватившим землю Леодегана.

— И все же, — печально произнес Артур, — я чаще, чем кто-либо, нарушаю свои клятвы. Я нарушил клятву, данную Бану, нарушил клятву, данную Кайнвин. Бедняжка Кайнвин.

И это мы слышали впервые. Прежде Артур не выказывал так открыто сожаление о разорванной помолвке.

— Может, стоит предупредить их? — тихо проговорил Артур.

— И потерять наших заложников? — жестко спросил Саграмор.

Артур покачал головой.

— Я поменяюсь с Балином и Ланвалем.

Раскаяние Артура, метание его души между совестью и долгом было так велико, что он готов был решить этот спор ценой собственной жизни.

— Мерлин бы посмеялся надо мной, — сказал он.

— Да, — согласился я, — посмеялся бы.

Совесть Мерлина, если она вообще существовала, была лишь шуткой богов. Совесть Артура была его тяжкой ношей.

Сейчас, стоя в тени дуба, он скользил взглядом по мшистой лужайке. День съедали сумерки, и казалось, разум Артура погружался во мрак сомнений. Неужто он действительно собирался все бросить? Отправиться к Элле и заплатить своей жизнью за жизни людей из Ратэ? Так, в молчании, протекли долгие мгновения. Потом волна честолюбия захлестнула отчаяние, словно прилив, скрывающий бледные пески Инис Требса.

— Сотни лет назад, — медленно проговорил он, — на этой земле был мир. Была на ней и справедливость. Человек мог расчищать землю, твердо зная, что его внуки будут жить и возделывать ее. Но эти внуки мертвы, убиты саксами или своими же сородичами. Если мы ничего не сделаем, хаос и смерть будут шириться, пока не останется никого, кроме обнаглевших саксов и их грязных колдунов. Горфиддид, стоит ему победить, разорит Думнонию, но, если будет наш верх, я обниму Повис как брата. Мне ненавистно то, что мы творим, но это единственный путь остановить безумие. — Он поднял взгляд. — Мы все трое посвящены Митре, поэтому я при вас даю клятву Митре идти до конца.

Мы молчали. Артур, только что с ненавистью говоривший об опутавших его клятвенных сетях, связывал себя новой клятвой.

— Возьми камень, Дерфель, — приказал он.

Я ногой выковырнул из мягкой земли камень, обтер его и под диктовку Артура острием клинка выцарапал на нем имя Эллы. Артур своим мечом вырыл глубокую яму у подножия дуба.

— Клянусь, — отчетливо произнес он, — если выживу в битве с Горфиддидом, отомстить за невинные души, которые я осудил на смерть, отдав Элле Ратэ. Я убью Эллу. Я уничтожу его людей. Я скормлю их воронам и отдам все награбленные ими богатства детям из Ратэ. Вы двое — мои свидетели и, если я не сдержу своей клятвы, оба свободны от всего, что связывает вас со мной, от всего, в чем вы поклялись мне.

Он бросил камень в яму, и мы все вместе ногами притоптали землю.

— Пусть боги простят меня, — сказал Артур, — за смерти, которые я только что накликал.

И мы отправились за новыми смертями.

Мы шли в Гвент через Кориниум. Здесь до сих пор жила Эйллеанн. Артур не преминул повидать своих сыновей, но с Эйллеанн встретиться не захотел, опасаясь, что слухи об этом дойдут до Гвиневеры. Однако меня послал к ней с подарками. Эйллеанн приняла меня благосклонно, но раздраженно пожала плечами, увидев скромный дар Артура — маленькую серебряную брошь, изображавшую зверя, очень похожего на зайца, только с более короткими задними лапами и ушами. Брошь Артур взял из сокровищ Сэнсама, честно возместив ее стоимость монетами из собственного кошелька.

— Он сожалеет, что ничего лучше не мог тебе послать, — сказал я, — но, увы, нам пришлось отдать саксам все наши драгоценности.

— Было время, — горько возразила она, — когда его подарки шли от любви, а не от чувства вины. — Эйллеанн все еще оставалась поразительной женщиной, хотя волосы ее уже тронула седина, а глаза затуманились смирением. Она вертела в руках странного серебряного зверька. — Как ты думаешь, что это? — спросила она. — Заяц? Кошка?

— Саграмор говорит, что зверь называется кроликом. Он видел их в некой земле Каппадокии.

— Не стоит верить всему, что рассказывает Саграмор, — усмехнулась Эйллеанн, прикалывая брошь к платью. — Драгоценностей у меня не меньше, чем у королевы, — добавила она, ведя меня в небольшой внутренний двор своего римского дома, — но я все еще рабыня.

— Артур не освободил тебя? — удивился я.

— Он опасается, что я тут же отправлюсь назад, в Арморику. Или в Ирландию. И увезу с собой близнецов. — Она пожала плечами. — В тот день, когда мальчики станут совершеннолетними, Артур даст мне свободу. И знаешь, что я сделаю? Останусь здесь.

Мы сели в тени виноградных лоз.

— Ты стал совсем взрослым, — сказала она, наливая мне из плетеной фляги светлое, цвета соломы, вино. — Я слышала, Линет покинула тебя? — как бы невзначай спросила она, протягивая мне наполненный вином рог.

— Скорее мы оба покинули друг друга.

— До меня дошло, что она сейчас жрица Исиды, — насмешливо проговорила Эйллеанн. — О Дурноварии говорят такое, что я боюсь поверить и половине из того, что слышу.

— Например, чему? — спросил я.

— Если ты не знаешь, Дерфель, то лучше тебе и впредь оставаться в неведении. — Она отхлебнула вина и скривилась от его кислоты. — И Артуру тоже. Не любит он плохих новостей, ему подавай только хорошие. Он даже умудряется в своих близнецах находить что-то хорошее.

Мне было странно слышать от матери такие слова о собственных детях.

— Уверен, что они хорошие ребята, — сказал я.

Она посмотрела на меня с насмешкой.

— Мальчики, Дерфель, не стали лучше, а хорошими они никогда не были. Они злятся на своего отца. Им хочется быть принцами, они и ведут себя как принцы. Нет ни одной злой выходки, которая обошлась бы без их участия. А когда я пытаюсь их остановить, они называют меня шлюхой. — Она раскрошила кусочек печенья и кинула горсть крошек воробьям. Потом стала расспрашивать о наших военных делах и неожиданно выпалила: — Ты не можешь взять Амхара и Лохольта с собой? Может быть, из них получатся неплохие солдаты?

— Артур, по-моему, так не думает. Он считает, что они еще малы, — сказал я.

— Он вообще о них не думает. Только деньги посылает. Да вот это. — Она дотронулась до броши. — Христиане в городе поговаривают, что Артур обречен.