Она в Петербурге! Сколько раз и как давно в Зиновьеве она мечтала об этом городе, который княгиня Васса Семеновна вспоминала с каким-то священным ужасом, — до того казался он покойной современным Содомом. Обласканная императрицей, которой представил ее дядя, княжна Людмила Васильевна была назначена фрейлиной, но ей был дан отпуск до окончания годового траура, по истечении которого она будет вращаться в том волшебном мире, каким в ее воображении представлялся ей двор.

Невеста блестящего жениха — князя Сергея Сергеевича Лугового — она всегда, при желании, сохранит на него свои права, и наконец, предмет поклонения красавца графа Иосифа Яновича Свянторжецкого, под обаяние которого, она чувствовала, что невольно поддавалась. Чего еще надо было желать?

Жизнь открывалась перед нею роскошным пиром, и она, не имея понятия об учении эпикурейцев, решилась не уходить с этого пира голодной и жаждущей. Самостоятельная жизнь наконец в отдельном, как игрушка устроенном и убранном домике, где она будет принимать нравящихся ей людей, довершала очарование улыбающегося ей счастливого будущего.

Мечты, мечты радужные, спускались на ее головку, когда она перед сном, оставшись одна, нежилась в кровати. Ей виделись роскошно убранные и ярко освещенные дворцовые залы, богатые туалеты дам, блестящие мундиры кавалеров, ей чудилась и она сама, красивая, нарядная, окруженная толпою вздыхателей, на первом плане которых стоял граф Свянторжецкий, а затем уже князь Луговой и граф Свиридов. При воспоминании о первом какое-то странное чувство охватывало не только ее сердце, но и ум. Ей казалось, что она хочет что-то вспомнить, но вспомнить не может. Каким-то далеким прошлым веяло на нее от графа Свянторжецкого, особенно от его глаз, устремленных на нее и заставлявших ее подчас нервно передергивать плечами. Ей казалось, что она его видела где-то и когда-то, но при всем напряжении памяти вспомнить не могла. Ей не приходило на мысль, что игравший с ней в Зиновьеве мальчик Осип Лысенко есть тот самый граф Иосиф Свянторжецкий.

Граф, конечно, со своей стороны, не подавал повода к нежелательным для него воспоминаниям. Чувство, которое он, еще будучи мальчиком, питал к своей маленькой подруге, таилось в его сердце подобно искре, из которого, под горячими лучами красоты расцветшей и развившейся княжны Людмилы, быстро разгорелся огонь страсти. Эта-то страсть, всегда заразительная, и была тем обаянием, силу которого чувствовала на себе княжна Людмила Васильевна. В сердце ее, впрочем, еще не зарождалось ответного чувства. Это сердце было занято, или так, по крайней мере, казалось княжне Людмиле.

Со дня ее приезда в Петербург ни разу в доме ее дяди не появлялся граф Петр Игнатьевич Свиридов. Княжна помнила, что при прощанье с князем Луговым в Зиновьеве она выразила ему желание, чтобы граф посетил ее в Петербурге, была уверена, что эти ее слова дошли по назначению, о чем ей сказал сам князь Сергей Сергеевич, явившийся на другой же день ее приезда и посещавший свою бывшую невесту довольно часто, а между тем граф Свиридов не подавал признаков жизни. Это действовало разжигающе на самолюбивую девушку, и образ графа все неотступнее и неотступнее стал носиться в ее воображении и довел ее даже до уверенности, что она его любит.

Затронуть умело самолюбие женщины часто выгоднее и прочнее, чем затронуть ее чувство. Однажды она не выдержала и спросила князя Сергея Сергеевича:

— Что ваш друг?

— Какой друг?..

— Боже мой, разве у вас их так много? — с раздражением в голосе спросила княжна.

— Да, у меня есть друзья… — отвечал князь, с недоумением смотря на свою собеседницу.

— Я говорю, конечно, о том, которого я знаю…

— А, граф Петр.

— Да… Что он, болен?

— Нет, я видел его на днях… Он здоров…

— А-а-а… — протянула княжна и переменила разговор.

Князь Сергей Сергеевич, однако, понял ее и решил серьезно переговорить с графом Свиридовым.

«Это черт знает что такое! — сердился он, сидя в санях и приказав кучеру ехать на Миллионную, где жил граф Петр Игнатьевич. — Это с его стороны просто невежливо… Не сделать визита… Плохую дружескую услугу оказывает мне он… Если бы я не был в нем уверен, то мог бы подумать, что это с его стороны удачная тактика… Раздражая самолюбие девушки, он заставит ее в себя влюбиться окончательно…»

Он застал графа дома и разразился против него целой филиппикой, указал на могущие быть результаты его поведения, результаты, далеко не согласные с его, князя Лугового, интересами.

— Изволь, голубчик, я поеду… Поверь мне, что у меня и в мыслях не было затевать с княжной какую-нибудь игру… Я просто хотел устранить себя вследствие нашего разговора в Тамбове. Я это делал и для тебя и для себя…

— Нет уж, брат, уволь от таких дружеских услуг… Недостает еще того, чтобы княжна подумала, что я из ревности не передал тебе ее желания тебя видеть…

— Вот пустяки…

— Нет, не пустяки… Женщины способны на всякие выводы и предположения… Мне показалось даже, что она сегодня очень подозрительно на меня смотрела.

— Это вздор… Она слишком умна… и наконец слишком все-таки хорошо знает, что ты на это не способен…

— Поди догадайся, что женщина знает и что не знает, и когда она бывает умна и когда глупа…

— Как это так?

— Да так, бывают моменты, когда самые умные женщины и думают и делают глупости, и, наоборот, иногда совершенно глупые женщины высказывают поразительно умные мысли и совершают гениальные поступки, вот и разбери…

— Это ты, пожалуй, прав… Я поеду к княжне завтра же.

— Поезжай, пожалуйста… Это будет самое лучшее лекарство от ее увлечения…

— Как прикажешь мне благодарить…

— Я не то хотел сказать… Я повторяю, твое явное нежелание ее видеть оскорбляет, видимо, ее самолюбие, а для удовлетворения его женщины способны сделать более отчаянные шаги, нежели из чувств и даже из страсти… Понял?

— Понял, понял… Говорю, пойду завтра и постараюсь себя показать в самом отталкивающем свете, — пошутил граф Петр Игнатьевич.

— И этого не надо… Женщина чутьем догадывается, что ты играешь комедию в пользу своего друга, и тогда вместо пользы ты мне принесешь неисправимый вред.

— Хорошо, хорошо, буду самим собою… Это, пожалуй, оттолкнет ее от меня вернее… — улыбнулся снова граф Свиридов. — Ну а как твои с ней дела?

— Мои… Я о них не забочусь… Я все предоставил воле Божией, — серьезно и вдумчиво отвечал князь Сергей Сергеевич.

Ясная декабрьская ночь висела над Петербургом. Полная луна обливала весь город своим матовым светом. Мириады звезд блестели на темном, казалось, бездонном небосклоне. Окутавший весь город снежный покров блестел как серебро, и на нем виднелись малейшие черные точки, не говоря уже о сравнительно темных полосках улиц и пригородных дорог.