Вскоре после так встревожившего Сергея Семеновича Зиновьева доклада его камердинера Петра княжна Людмила Васильевна Полторацкая покинула гостеприимный кров своего дяди и переехала в собственный дом на левом берегу реки Фонтанки. С помощью дяди ею куплена была целая усадьба с садом и даже парком или же, собственно говоря, расчищенным лесом, которым во времена Петра Великого были покрыты берега этой речки, текущей теперь в центре столицы в гранитных берегах.

В описываемое же нами время, как мы уже говорили, левый берег Фонтанки не входил еще в состав города и считался предместьем. Это, впрочем, соответствовало желанию осиротевшей княжны, просившей Сергея Семеновича приобрести ей дом непременно на окраине.

— Почему это, Люда? — спросил в первый раз, когда та высказала это свое желание, Зиновьев.

— Я привыкла к деревне, к простору, к зелени деревьев, к их белому заиндевевшему виду зимой… Здесь у вас в центре меня давит эта скученность построек, мне недостает воздуха.

— Но на окраине жить небезопасно, — заметил Сергей Семенович.

— Какие пустяки… Я ведь не одна, у меня слуги…

— Сколько же их?

— Восемь человек мужчин, дядя, ты знаешь…

— Этого мало.

— В таком случае, можно выписать еще человека четыре-пять.

— Пожалуй, придется, если ты настаиваешь на своем желании жить в глуши и если мне удастся приобрести тебе помещение, которое мне показывали в предместье.

— Где, где?..

Сергей Семенович сказал:

— А мне можно его посмотреть?

— Не можно, а должно, ты покупаешь, тебе и глядеть…

— Когда же мы поедем?

— На днях.

Княжна Людмила осталась в восторге от дачи, которую торговал для нее Сергей Семенович Зиновьев.

— Это именно то, о чем я мечтаю! — воскликнула она.

— Есть о чем мечтать… Такая даль и глушь…

— Я сделаю из нее земной рай.

— Конечно, если ее хорошенько меблировать, то будет ничего… Дом сухой и теплый, построен прочно… Старик построил для себя и для женатого сына, да вот не привел Бог.

— Почему же он продает?

— Это очень печальная история.

— Печальная, боже мой! — грустно заметила княжна Людмила.

— Да, и даже очень печальная.

— Расскажи, дядя.

— Эта дача принадлежит одному старому отставному моряку, у которого был единственный сын, с год как женившийся. Они жили втроем на Васильевском острове, но домик их был им и тесен и мал. Старик купил здесь место и принялся строить гнездо своим любимцам — молодым супругам, да и для себя убежище на последние года старости… Все уже было готово, устроено, последний гвоздь был вбит, последняя скобка ввинчена, оставалось переезжать, как вдруг один за другим его сын, а за ним и сноха, заболевшие оспой, умирают.

— Оба вместе?!

— Почти… Разница во времени смерти была на одни сутки. Старик в полном отчаянии, конечно, не может видеть строенного им дома для тех, кто теперь в маленьких сосновых домиках лежит на Смоленском кладбище.

— Какой ужас… Я его понимаю… — побледнела княжна.

— Он отдает эту усадьбу за бесценок, а сам уже находится в Александро-Невском монастыре послушником. В виде вклада он отдал все имевшиеся у него деньги и те, которые выручил от продажи дома на Васильевском острове. Покупную цену за эту дачу тоже, по его желанию, надо будет внести в монастырскую казну.

— Почему же ты до сих пор не купил ее для меня, дядя?

— Меня смущала отдаленность.

— Этого-то именно я и хочу.

— Я не знал этого.

— Прошу тебя, кончай как можно скорее.

— Хорошо.

Дядя и племянница осматривали в это время дом. В нем было с антресолями десять комнат, разных по величине, и некоторые из них были очень велики. Дом стоял в глубине обширного двора, примыкавшего к нему с одной стороны и огороженного дубовым забором с такими же массивными дубовыми воротами. Крыльцо было с вычурным навесом и выходило на этот двор. На дворе были службы, людская, кухня, погреб, сараи и конюшня. С другой стороны дома примыкал к нему огромный сад, тоже огороженный высоким забором, в котором была проделана небольшая калитка, из дома же ход в сад был из небольшой дверцы, соединенной сенями в виде коридора с внутренними комнатами. Это было нечто вроде потайного хода, обычного в постройках того времени, не отличавшихся особой фантазией архитекторов, особенно в деревянных зданиях. Заднее крыльцо было особо и выходило на двор за углом дома. За домом, как мы говорили, тянулся обширный парк, отделенный от сада и двора деревянной решеткой. Из сада в него вела калитка. Парк был обнесен тоже забором, но не таким высоким, как сад и двор. Верхи заборов были усеяны остриями длинных железных гвоздей от лихих людей, не любящих ходить прямыми путями.

Сергей Семенович и Людмила Васильевна все внимательно осмотрели, и последняя положительно пришла в восторг от местоположения дома и расположения комнат. Она уже заранее дала каждой ее назначение. Это было недели через две после ее приезда в Петербург.

В несколько дней сделка была совершена, и княжна Людмила Васильевна сделалась собственницей понравившегося ей дома. Если она продолжала жить у дяди Сергея Семеновича, то это происходило потому, что в доме работали обойщики, закупались принадлежности хозяйства и из Зиновьева еще не прибыли остальные выписанные дворовые. Но приведены были еще и лошади. Вся прибывшая с княжной прислуга, за исключением горничной Агаши, оставшейся при ее сиятельстве в доме Зиновьева, уже жила в новом доме и присматривала за работами. Впрочем, и сама княжна ежедневно ездила в свой дом и торопила окончанием его внутренней отделки.

Несмотря на радушное отношение к ней дяди и тетки, она понимала, что последняя, из расчетливости, будет очень довольна, когда племянница уедет из их дома. Сергей Семенович не разделял этих помыслов своей жены, но после доклада Петра и размышления над этим докладом тоже стал желать отъезда племянницы, но совершенно по другим основаниям. Настроенный в известном направлении, он подозрительно следил за каждым ее словом и даже жестом, и ему казалось, что он все более и более убеждается в правоте слуха, пущенного в его дворню. Слух, заметим кстати, замолк.

Дворовые люди Зиновьевых, не имея тех данных, которые были в распоряжении их господина, естественно, не могли поверить этому слуху и, решив, что это просто «брехня», забыли о нем. Не забыл о нем только камердинер Петр и, кажется, считал его весьма правдоподобным, а потому порой исподлобья довольно мрачно посматривал на княжну Людмилу Васильевну. Последняя ничего, конечно, не подозревала, так как до нее сплетня дворни не достигла. Она светло и радостно глядела в будущее и, оставаясь одна, самодовольно и счастливо улыбалась. При людях, даже при дяде и тетке, она сдерживала свою веселость, не гармонирующую с ее скорбным костюмом — траурным платьем.