«Сколько лет я с ней перед смертью не виделся… Может, и изменилась с годами…» — думал Сергей Семенович при каждой особо шокировавшей его выходке племянницы, выходке, далеко, впрочем, не выходившей из рамок светского приличия, но, как ему казалось, не долженствовавшей иметь места у дочери княгини Вассы Семеновны.

Таинственный доклад камердинера Петра через месяц после приезда княжны Людмилы Васильевны, в связи с этими появлявшимися подчас в его голове мыслями, несказанно поразил его.

«Ужели и это самозванка?» — мысленно задавал он себе вопрос, ходя по кабинету, забыв и про деловые бумаги, и о том, что ему время отправляться на службу.

Мысли Сергея Семеновича Зиновьева невольно перенеслись за год тому назад, когда случилось происшествие, тоже сильно его взволновавшее и послужившее причиной далеко не шуточного столкновения между ним и его супругой Елизаветой Ивановной. Последняя одержала верх, но и теперь, при одном воспоминании о допущенной им, Сергеем Семеновичем, отчасти по слабости характера, отчасти из любви к покою, мистификации, он чувствовал, как под париком у него шевелились волосы. Он до сих пор принужден порой играть роль в этой неприглядной истории, утешая себя, впрочем, тем, что, нарушая законы дружбы, он действует по законам родства.

Дело в том, что с небольшим год тому назад Сергей Семенович, вернувшись в один далеко для него не прекрасный день со службы, застал в гостиной жены еще сравнительно не старую, кокетливо одетую красивую даму и молодого, лет двадцати четырех или пяти, человека поразительной красоты. С первого беглого взгляда можно было догадаться, что это мать и сын. Так разительно было их сходство, особенно выражение глаз, черных как уголь, смелых, блестящих.

Сергей Семенович, увидав гостей, остановился пораженный, сделав несколько шагов по гостиной. Картины минувшего, казалось, вместе с этой дамой и молодым человеком широкой лентой потянулись перед его духовным взором. Он как-то сразу, внезапно узнал их. Перед ним сидела Станислава Феликсовна Лысенко и ее сын Осип.

Зиновьев стоял как завороженный, между тем как молодой человек встал с кресла и почтительным, но гордым поклоном приветствовал хозяина дома.

— Позволь тебя познакомить, Серж, — раздался, и, как показалось Сергею Семеновичу, откуда-то издали, голос его жены, — моя сводная сестра, графиня Станислава Свянторжецкая, и ее сын Иосиф Янович. Прошу их любить и жаловать.

Сергей Семенович перевел свой почти бессмысленный взгляд с гостей на жену и обратно, пробормотал какое-то приветствие, поцеловал, по обычаю того времени, руку сестры своей жены и грузно опустился на кресло. Его голову, казалось, давила какая-то тяжесть. Он потерял способность соображать.

«Жена Ивана Лысенко — Станислава… Его сын — Осип… Графиня и граф Свянторжецкие…» — все это какими-то обрывками мыслей неслось в его голове, но не могло уложиться в ней в какую-либо определенную формулу.

Он ничего не понимал.

— Стася приехала ко мне уже устроившись в Петербурге… Я попеняла ей за это, — продолжала между тем Елизавета Ивановна. — Теперь она просит меня устроить ей представление ее величеству, которой одной она решается поручить сына. Ей необходимо будет уехать за границу… Ты, конечно, ничего не будешь иметь против того, чтобы я устроила ей это…

— Пан будет ласков, — вставила полурусским, полупольским языком Станислава Феликсовна.

— Почему же… Конечно… Это твое дело, — пробормотал Сергей Семенович, зная очень хорошо цену обращения со стороны жены за его согласием.

Эту комедию своей супружеской подчиненности Елизавета Ивановна неукоснительно проделывала при посторонних.

— Я завтра же утром буду у ее величества, а ты приезжай с Осей обедать, — решила Елизавета Ивановна, обращаясь к гостье.

Приезжие родственники поднялись со своих мест, простились и вышли из гостиной. Елизавета Ивановна пошла их провожать. Сергей Семенович остался сидеть в глубокой задумчивости, из которой его вывела возвратившаяся супруга вопросом:

— Что с тобой, Серж?

Зиновьев вскинул на нее глаза и пристально посмотрел.

— Послушай, матушка, что это за мистификация?..

— Какая мистификация? — с недоумением уставилась на него Елизавета Ивановна.

— Помилуй, какие же это графы Свянторжецкие?

— То есть как какие?

— Да так… ведь это Станислава Феликсовна Лысенко и ее сын Осип Иванович Лысенко.

— А ты почем знаешь?

— Как же мне не знать? Муж этой госпожи и отец этого франта мой старый и лучший друг.

— Мне остается поздравить тебя с такими друзьями, — ядовито заметила Елизавета Ивановна. — Действительно, моя бедная Стася имела несчастье быть замужем за этим армейским извергом, но долго не могла вынести совместной с ним жизни и бежала от него со своим ребенком.

— Это она так рассказывает?!

— Я это знаю.

— Знаешь, да не совсем. Иван Осипович Лысенко развелся с ней много лет тому назад. Она была обвинена, и сын был оставлен при отце, но лет десять тому назад она его украла.

— И отлично сделала, — закончила Елизавета Ивановна торжественное сообщение мужа, которым он предполагал окончательно ошеломить ее.

Этот чисто женский вывод, в свою очередь, поставил в тупик Сергея Семеновича.

— Кроме того, он никогда не был графом.

— Это уж ты ошибаешься. Свянторжецкие польские графы, хотя некоторые из них, ввиду обеднения, не именуются своим титулом. Дела Станиславы, видимо, блестящи, и она по праву носит свою девичью фамилию и титул.

— А ее сын?

— Что же ее сын?

— Ведь он-то уже не имеет никакого права именоваться Свянторжецким, да еще и графом.

— Польша не Россия, мой друг. Там все возможно. Его бумаги в полном порядке. Иначе бы она не решилась беспокоить государыню.

— Гм… — протянул Сергей Семенович. — Однако я буду относительно этого молодого человека в неловком положении.

— Это еще почему? — спросила Елизавета Ивановна.

В ее голосе зазвучала строгая нотка, предвестница бури. Сергей Семенович насторожился.

— Я, собственно, говорю о том, что его отец — мой друг. Он, положим, в Москве. Но есть слухи, что он будет переведен сюда, — начал путаться он.

— Что же из этого?

— То есть, я говорю, неловко…

— Ничего нет неловкого. Если ты знаешь мать, то она на днях уезжает из Петербурга. Сына же его ты мог и не узнать после стольких лет.

— Оно конечно.

— Его, вероятно, не узнает и сам отец.

— Ну, как не узнать. Старик, конечно, не покажет, что узнал, но узнать узнает.

— И пусть себе.