— Дозвольте, барыня, в ваш разговор вклиниться, — вытирая рукавом рубахи смоченные усы и бороду, обратился к Красногоровой хозяин.

— Наперво скажу про опасность возле болящего. Зря это недоброе слово лучше не поминай. Потому опасность может и на печке в тело смертельно вступить. Понимай, барыня, что барышни не вольны седни с больным ехать. Сыпняк, он чем губителен для человека и его сердца? Жаром в крови. Спадет у болящего жар, они сразу и тронутся в путь. Главное, сама рассуди, как они с вами поедут. Вы в кошевах на парах, а у них лошаденка, да и то не шибко мудрая на силу.

— Володя, не понимаю, почему ты молчишь и не скажешь княжне? — спросила мужа Васса Родионовна.

— Хозяин говорит правду. Мы действительно на парах.

— Какую правду?

— Ту правду, барыня, что у тебя зад больно зудливый. Про армею вспомянула. Да она еще сколь дней селом будет шагать, потому в моей избе девушкам с болящим нет никакой опасности. Чать все мы русские. Уходят русские, заступают их место русские. И, истинный господь, сдается мне, что вовсе зря вы большаков боитесь.

— Вот вы не знаете большевиков, потому так и говорите. Уверена, что они не только девушек, но и раненого офицера не пощадят.

— Вы, стало быть, уже повидали их? Знаете их обращение.

— Конечно! Потому и уезжаем, чтобы не испытать их бесчеловечного обращения.

— Понимаю. Страх вас гонит.

— И вас скоро погонит.

Нету. Из родного села я дале околицы не ходок. В нем народился, в нем и помру. При царе жил, при Толчаке жил и при большевиках стану жить. Наше село крепкое, даже поп наш из него еще никуда не подался. А уж как его проезжие попы большевиками стращали, а он, слушая их, только бороденку пощипывал, и все еще с нами.

Ты правильно понимай, барыня, я тебя ни в чем не упрекаю, воли у меня на то нет. Но девушек тревожить больного ране времени не уговаривай. Понимай, любой русский человек — какой ни на есть — лежачего не бьет.

— Об этом не говорите. Я всяких русских перевидала. Видала и таких, которые и лежачих бьют.

— Неужели видала? Перекрестись, что правду говоришь?

— С удовольствием!

Васса Родионовна размашисто осенила себя крестом. Хозяин, нахмурившись, кашлянул в кулак.

— Сердитая ты на карактер женщина. Ни дать ни взять, что моя баба.

— Кстати, где она?

— К матери уехала, тут по соседству. Ты бы с ней во всем схожесть в разумении нашла. Прямо скажу, карактер у тебя для семейной жизни с большим изъяном, потому и муженек тобой обучен к молчаливому послушанию твоим пожеланиям. Люди вы неплохие, а посему будет вам скатеркой любая дорога за нашим селом.

Хозяин, напившись чая, перевернул стакан на блюдце вверх дном и, встав из-за стола, перекрестившись, поклонился сидевшим:

— Благодарствую за угощение и канпанию.

В избу вошел, весело напевая, поручик Пигулевский.

— У вас хорошее настроение? — спросила Певцова.

— Угадали, княжна Ирина. Во-первых, чертовски повезло. Представьте, разжился кокаинчиком на несколько понюшек, но расстался с золотой монетой с покойным царем. А напеваю от другой новости. Надеюсь, что и вам понравится.

— Говорите скорей.

— Мадемуазель Кокшарова. Это очаровательное по нежности существо, представьте, предложила мне ехать с вами. Итак, я ваш ямщик.

— А солдат? Она отпустила его?

— Он сам ушел прошлой ночью.

— Правильно говорите, господин офицер, — вступил в разговор хозяин. — Мне тот служивый наказал сказать барышне, неохота ему больше солдатом быть. Родом он сибиряк, да и жительство у него возле Нижнеудинска. Вам, господин офицер, в самый раз возле барышень быть. Потому, на мое разумение, с конем у вас обхождение правильное, а это для ямщика самое главное.

Раздевшись, Пигулевский похлопал хозяина по плечу.

— За похвалу спасибо, Тимофеич. Не забудь, что обещал мне починить хомут.

— Да я уж изладил его.

— Еще раз спасибо. Княжна, будьте добры налить мне чай. Проглочу и пойду сменить Настеньку возле больного.

— Может быть, сделаю это лучше я?

— Вы понадобитесь здесь Настеньке, этой удивительной девушке.

— Вам, видимо, я не по душе, говорите обо мне без удовольствия.

— О чародейках говорить опасно, чтобы не приучить свое сознание к их образу.

— Пигулевский, вы просто болтун.

— Возможно, но с хорошей и отзывчивой душой. В этом вы скоро убедитесь.

— Чай вам налит.

Пигулевский сел за стол и, оглядев Вассу Родионовну, спросил:

— Что испортило вам, мадам, в данный момент настроение? Чем вы так озабочены?

— Просто болит голова.

Пигулевский торопливо пил чай с ложечки.

— Слышал, что сегодня тронетесь в путь?

— Да. К сожалению, через час расстанемся. Пусть совсем метель стихнет. Знаете, Пигулевский, приглядевшись к вам, я решила, что вы хороший человек, хотя до противного злой на язык.

— Это во мне от страха. Огрызаюсь, чтобы меня не загрызли люди, привыкшие считать себя хорошими. Надеюсь поцеловать ваши руки при прощании. А вы, Калерия, чем недовольны?

— Только тем, что из-за трусости сестры должна расстаться с Настенькой и Певцовой.

— Помолчи!

— Не подумаю!

— Больше всего боюсь женских ссор, а потому исчезаю.

После ухода Пигулевского Васса Родионовна спросила Певцову:

— Неужели действительно ваше решение окончательно?

— Окажись вы на моем месте, вы ведь не бросили бы Настеньку?

— Видите ли. А впрочем, вы очень странная девушка. Мне жаль расставаться с вами. С вами так весело. Умеете вселять в людей бодрость. Может быть, все же передумаете?

— Нет, не передумаю. И вашей неуместной просьбой не заставляйте меня быть грубой.

— Вот уж не предполагала, что так отплатите нам с Володей за заботу о вас. Помните, кто вы, княжна.

Васса Родионовна, увидев спокойно сидевшего за столом мужа, резко сказала:

— Сидишь как истукан. Неужели не видишь, что мне надо помочь одеться. От волнения должна подышать свежим воздухом. Господи, когда кончится наша Голгофа?

1

Три дня после выезда из села Шерагуль Настенька, Певцова, Пигулевский с больным Муравьевым ехали довольно быстро, останавливаясь только для того, чтобы дать лошади корм и отдых.

О длительных остановках приходилось забыть. Ускорился темп отхода войск и их скопление в селениях, и без того переполненных ранее прибывшими войсками и беженцами.