к подрагивающим губам и зажмурился, уткнувшись лбом в крышку.

Моника подошла к компьютеру. Нажатием пары клавиш она полностью обесточила машину.

38. Мука

Ясное небо с россыпью пушистых клочков облаков, выглянувшее солнце, больно бьющее в глаза, да теплый ветер стали редки для осени, и меньше всего их ждали сегодня. Как неестественно все это смотрелось в сочетании с жухлой травой, похороненной под слоями гниющих листьев, с сереющими деревьями, устрашающе раскинувшими свои голые стволы и ветки.

В иные дни католическая церковь в Делиуаре завлекала своей красотой: десятки острых узких башен, увенчанных каркасом в форме короны, высокие окна с закругленными углами, мелкий кирпич медного цвета, забор из железных прутьев – все отдавало стариной.

Но сегодня туристам здесь было не место. Они остались стоять вдалеке, за огороженной полицейскими территорией, на которую изредка заезжали черные машины с тонированными темными стеклами.

Смерть давно перестала ассоциироваться у людей только со старостью, – эту теперь уже приятную ассоциацию уничтожила мужская болезнь. Но к чему им никогда было не привыкнуть – это к ранним насильственным смертям.

Прямо перед церковью, за дорогой и небольшой аллеей, возвышался крутой холм – территория католической школы, огороженная высоким забором из железных прутьев и вечноцветущих деревьев. Учеников сегодня отпустили домой – впрочем, как и учащихся всех учебных заведений в стране, – но кое-кто все же наблюдал с холма за процессией.

В том, что Саша стоял там, вдали, было что-то неправильное и неприличное. Он и сам это признавал, но даже страх смерти не загнал бы его сегодня в церковь, в самую гущу процессии, где на него смотрели бы пытливые, помутневшие от горя глаза, а самое главное где он сам увидел бы у дальней стены под витражным стеклом, занимающим большую ее часть, открытый гроб.

Его передернуло. Рука сильнее вцепилась в холодный прут. Расстояния между деревьями было достаточно, чтобы он мог спокойно разглядеть королевскую семью, проходящую в здание в сопровождении многочисленной охраны и свиты.

Прошло вот уже три дня, как Анджеллины не стало, но слез все не было. Только раздирающие горло спазмы да какая-то непонятная и оттого страшная пустота. Затишье перед чем-то сокрушительным и чудовищным, что клокотало в нем с той секунды, как он осознал, что не смог ее спасти. Не смог. Просто не успел. Мысли с той секунды были похожи на непрерывный белый шум. Где голос разума? Где голос сердца? Уже не разобрать.

Не нужно было слушать Монику. Нужно было завершить процесс, пока последняя драгоценная частица не была бы пущена в дело. Еще бы пара минут! Пара часов за работой вместо сна, и он успел бы вылечить ее до похищения. Сколько раз за эти дни он твердил себе это, чувствуя, как невыразимые боль и обида разрывают душу в клочья. Мучительнее была только вина. Перед Анджеллиной, перед всей ее семьей, перед матерью в конце концов. Как сильно она просила его помочь, как много пустых обещаний было скормлено принцессе и Норфолкам! Как теперь смотреть им в глаза? Существовали ли такие слова, которые хоть на сотую часть смогли бы стать для них утешением? Сама мысль встретиться с ними пробуждала в Саше первобытный страх. Он думал, они будут ругаться на него, что он, впрочем, считал оправданным, но боялся встретиться с ними вовсе не из-за ругани и криков, а потому что точно знал: стоит с ними столкнуться, стоит услышать от них все то, о чем он думал сам, как что-то внутри безвозвратно, неисправимо оборвется. Саша боялся этого так сильно, что внутренности скручивались в узел. Он попросту не знал, что будет после. И потому не мог позволить себе такую слабость. Пока не мог.

– Так и знал, что ты будешь именно здесь, – послышался за спиной ехидный голос.

Саша даже не повернул голову, чтобы поприветствовать Дирка.

– Стыдно зайти? – вытащил он портсигар из внутреннего кармана тонкого пальто. Можно было сосчитать на пальцах одной руки их разговоры, во время которых Марголис бы не курил. Выдохнув на удивление не едкий, как обычно, дым, он выдержал паузу и, смотря вдаль, произнес проникновенным тоном: – Твоей вины в том, что случилось, нет. Ты сделал все, что было в твоих силах.

Саша определенно ждал от него именно таких утешений. Классических, не вдающихся в подробности, чтобы ненароком не задеть. И с каких пор он начал думать, что Дирк может быть таким обходительным?

– Мне жаль, правда. Я не хотел, чтобы все закончилось так… – Он запнулся, осознав, что совершил первую ошибку в разговоре. Но Саша даже не дрогнул. – Норфолки простят тебя, это вопрос времени. Уверен, Мелл даже не держит на тебя зла. Что же касается Лавинии, ее боль и гнев, если она все-таки обрушит их на тебя, будут оправданны. Но в случившемся есть и ее вина, она сама это прекрасно знает, и это ранит ее куда больнее, чем то, что шестнадцатилетний парень не спас ее дочь от того, от чего не смогла бы спасти и целая команда ученых.

– Ее вина лишь в том, что она поверила мне, – заговорил Саша бесцветным голосом. – И то виной это не назвать. А вот кто виноват, помимо меня, так это ты со своей халатностью. Но я должен был с этим просто смириться. С тем, что в душе тебе на все и всех плевать, кроме твоих денег и бизнеса. Я ведь догадывался о том, какое ты животное, на какие мерзости можешь пойти, особенно под градусом, – он сглотнул, приглушая тошноту. – Быть может, переступи я через себя в тот раз в твоем кабинете…

Дирк смотрел на отпрыска несколько секунд, словно привыкая к его новому состоянию и будто севшему голосу.

– Хотелось бы обсудить с тобой тот случай. Я повел себя в высшей степени недостойно.

– Какие речи, – наконец повернул к нему голову Саша. – Как странно ты, однако, заговорил теперь.

– Я бы никогда не повел себя так отвратительно в трезвом уме, – заверил его Дирк.

– Не сомневаюсь, ты же против насилия, пока оно у тебя не в поле зрения. Ах да, еще ты не считаешь насилием принуждение.

– Мы с Александром договорились…

– Ты воспользовался его положением и надругался над ним! А самое абсурдное, что даже не хочешь этого признавать. Я могу смириться с тем, что ты хотел сделать со мной тогда в кабинете, но как мне жить, зная, что родной отец изнасиловал моего друга?!

Дирк прерывисто вздохнул.

– Саша, тогда с тобой я согрешил, и я осознаю, что это было в высшей степени неправильно.

– Ты не видишь разницу между мной и моей матерью! – прикрикнул Саша, и его лицо обрело живой вид – разочарованный, брезгливый и гневный. – Между своей любовницей