– Татар-то хоть отбили? – поинтересовался Бешененок.

– Знамо дело, отбили, коль я здесь, с тобою разговариваю.

– И что потом?

– А потом Максим Яковлевич про умение мое откудато прознал да взял к себе в охрану. Вот и все.

– И не обидно у купца на побегушках быть?

– Оно, конечно, чего ж хорошего в холопской доле. Только кабала, она и есть кабала, никуда от ней не денешься.

– А ты возьми, да к нам уйди, – предложил Максим. – Кто ж меня отпустит?

– Да ты, брат, гляжу, совсем дурак, – не на шутку возмутился Бешененок. – В казаки есть только два пути – или им родиться, как, к примеру, я да Княжич с Разгуляем, либо плюнуть на хозяина и убежать в станицу.

– От Строгановых далеко не убежишь, вернут да еще прибьют до полусмерти, – тяжело вздохнул купцов телохранитель.

– Не вернут. С Дону выдачи нет, и ежели ты казак, все наше войско тебе защита. А супротив казачьей вольницы не то что какие-то там Строгановы, барыги вшивые, даже Грозный-царь Иван идти не смеет, – с гордостью заверил молодой станичник.

– И меня примут? – усомнился Семен.

– Почему же не принять. Ты ведь не какой-нибудь убогий нетопырь, а воин.

– А когда?

– Да прямо хоть сейчас.

Приосанившись, Максимка строго вопросил:

– Во Христа веруешь?

– А как же, вот и крест на мне, – Семка начал торопливо расстегивать рубаху, но Бешененок остановил его величественным взмахом руки.

– Не надо, верю. За отечество и веру воевать согласен? – продолжил он.

– Я уже воевал, и далее, покуда силы хватит, буду.

– Клянешься до последней капли крови братству казачьему служить?

– Клянусь.

– Ну вот, отныне ты казак, а прозываться будешь впредь Семен Соленый.

– Максим Захарович, но ведь ты пока еще не атаман, а вдруг другие воспротивятся тому, что ты меня в казаки принял? – робко промолвил Соленый.

– Любой казак своих друзей в станицу волен принимать, – уверенно ответил Бешененок, затем многозначительно добавил: – И головой за их грехи отвечать.

– Не сумлевайся, я тебя не подведу.

– Да уж надеюсь.

38

За посвящением Семена в казаки парни не заметили, как свернули в лес и, миновав знакомую Максиму просеку, выехали в поле. Чутьем на всякую опасность сын атамана Бешеного Княжичу, конечно, уступал, но не на много. А потому, увидев настежь растворенные ворота да разбитую копытами тропу, он тотчас же остановился и принялся внимательно смотреть по сторонам.

– Чего стоим? – окликнул молодцев ехавший за ними следом Разгуляй.

– Да вот, Максим Захарович меня в казаки принял, – пояснил Семен.

– И какое прозвище тебе он дал? – нисколь ни удивившись, поинтересовался Митяй.

– Соленый.

– А что, хорошее имя, по крайней мере, благозвучнее, чем Разгуляй, – одобрил хорунжий.

– Сейчас твое крещение и отпразднуем. Вон как нас встречают, аж ворота распахнули загодя. Сердцем чую, будем нынче на Ванькиной свадьбе гулять.

– Не торопись-ка свадьбы-то играть, – вкрадчиво промолвил Бешененок. – Ворота-то распахнуты, но ни одной живой души в имении не видно, и дорога вся копытами изрыта, как будто здесь совсем недавно целая орда прошла. А откуда б ей тут взяться, с Игнатом-то всего десятка два братов оставалось.

Вынув из-за пояса пистоль, Максим с опаской двинулся к вотчине. Семка тоже вскинул свою любимую пищаль и последовал за ним, как нитка за иголкой.

– В стадо не сбивайтесь, держитесь чуть поодаль друг от друга, – обернувшись к выехавшим из лесу станичникам, распорядился Разгуляй. Он уже почти не сомневался, что Бешененок прав, Явно, в вотчине что-то приключилось. Поэтому и дал команду разомкнуть ряды – коли из засады вдарят, меньше убыли будет.

Въехав на подворье, казаки первым делом увидали мертвые тела, что лежали прямо у ворот. С трудом признав в них Доброго с Никитой, Митяй дрожащим голосом спросил:

– А где Иван с Еленой?

В ответ ему раздался тихий возглас. Хорунжий бросился туда, откуда слышен был сей то ли стон, то ли плач. Свернув за угол терема, он увидел то, что и его, отчаянного воина, повергло в трепет.

У стены лежала мертвая Елена, едва прикрытая шубейкой. Рядом с нею прямо на снегу сидела Аришка и баюкала ее сыночка, но оголодавший донельзя малец не засыпал. Синими от холода ручонками Андрейка теребил материны волосы да жалобно скулил, как брошенный на произвол судьбы маленький волчонок.

Почуяв Митькины шаги, девушка тотчас же вскочила. Направив на него пистолет, она истошно воскликнула:

– Не подходи, ей богу застрелю!

– Арина, ты чего, это ж я, Митяй.

– Разгуляй, – еле слышно прошептала кузнецова дочь. Едва не уронив ребенка, благо, подоспевший Семка подхватил, верная Еленкина подруга бросилась Митьке на шею и горько зарыдала.

– Елену кто убил? – спросил хорунжий.

– Она сама зарезалась, чтоб им не даться.

– Кому это им?

– Кромешникам. Их тут понаехало видимо-невидимо и даже царь здесь был.

– С Ванькой что?

– Ой, Митенька, я толком сама не знаю. Он нас с Андрейкой на конюшне спрятал и пошел княгиню выручать, да, видно, не успел. Уже после, когда царевы слуги коней наших уводили, я краем уха разговор их слышала. Говорили, будто бы, Иван Андреевич семнадцать человек убил и даже из имения вырвался, а потом зачем-то возвернулся. Может быть, за нами, а может, просто смерти захотел, – девица горестно вздохнула и снова разрыдалась. Глотая слезы, она продолжила свой страшный рассказ.

– Тут его и схватили.

– И что с ним сделали, убили?

– Нет, в Москву на казнь повезли. Вроде как сам царь распорядился при всем честном народе Ивана Андреевича казнить, чтоб другим ослушникам неповадно было бунтовать.

– Давно они уехали? – спросил Бешененок. При этом он смотрел не на Аришку, а на Елену, и в голосе его была лютая ненависть к ее убийцам.

– Вчера после полудня.

– Так ты что, всю ночь здесь просидела? – ужаснулся Разгуляй.

– Ага, – кивнула девица.

– Страшно в доме, да и как княгиню одну оставишь. Пистоль вот только в ее покоях разыскала и сразу же вернулась. С тех пор все вместе и сидим, вас дожидаемся. Иван Андреевич, когда со мной прощался, упредил, что вы должны приехать.

– А где казаки, мужики, папаша разлюбезный твой? – вновь вмешался в разговор Максим.

– В деревню на свадьбу отправились. Здесь лишь Игнат с Никитой были, потом еще Иван Андреевич прибыл.