– Ты действительно им больше не воевода, – заговорил наконец он. – Люди видят в тебе царя. Думаешь, он не видит?

Хельмо закусил губу. Он вспомнил, как глядели на него бояре и как потом он уверял себя, что всё это – лишь сиюминутное помутнение душ. Он не рассказал Янгреду, что в столице к нему снова приходили старые думные: задали те же вопросы, получили те же ответы и так же испортили настроение. В этот раз Хельмо даже грозил им оружием.

– Я не вижу в себе правителя. Разве не это главное? Царя на цепь не сажают.

Янгред посмотрел на него с такой горечью, что стало жутко – будто уже хоронит. Тут же отогнав нелепую мысль и решив не нагнетать, Хельмо принуждённо засмеялся:

– Перестань. Ты винишь его в чём попало, потому что он не вынес тебе ключи на парчовой подушке. Я понимаю. Сам не знаю, что он медлит…

– Хайранг замечает похожее. А он очень чуток ко взглядам и настроениям, не зря его имя значит «лисёнок». Так что подумай, – прервал Янгред, поднимаясь. – О походе и…

– Никуда ты не пойдёшь! – Недовольный Хельмо удержал его за полу плаща и дёрнул. – Слышишь, огнейшество? Сядь сейчас же, мы не закончили.

Янгред со вздохом сел назад.

– Ну и что ты хочешь, раз ты всё равно меня не слушаешь?..

– Я слушаю тебя, – возразил Хельмо, стараясь говорить поровнее. – Я никого не слушаю, как тебя, но сейчас ты не прав. Ты что, правда думаешь, меня захотят убить, даже не дядю? Да ты с ума сошёл. При дворе и так-то давно нет распрей, а тем более кому нужны воеводы?..

– А что же с твоим Грайно было? – устало спросил Янгред.

Хельмо снова посмотрел ему в лицо. Он понимал, что если в конце концов не донесёт до друга то, что думает, разговор будет повторяться, а то и выльется в какую-нибудь склоку Янгреда с царём. Надолго ли дяде хватит сил терпеть его прикрываемую церемониалами, но всё равно то и дело выпячивающуюся подозрительность?

– Та распря как раз и была последней, – мирно заговорил Хельмо. – И поверь, все помнят, к чему противостояние думных и ратных, и в частности то убийство, привело. А ещё не забывай: Грайно не повезло быть заподозренным в подлости, из-за этого всё так повернулось. Так что же тебя удивляет, что я стараюсь никого попусту не подозревать? Тем более дядю… – Он помедлил. – Я люблю его. И нам нечего делить. Знаешь, будь я тобой, я опасался бы скорее, что он придушит тебя или кого-то из твоих, это ведь вам он должен ценную вещь. Так может, это мне надо за вами приглядывать?

И Хельмо опять усмехнулся, но не увидел и тени ответной улыбки. Издав горестно-укоризненный стон, он сам завалился на крышу и закинул руки за голову.

– Зануда… мнительный, как я не знаю кто!

Янгред глядел на него сверху вниз, с прежней горечью.

– Как ты неосмотрителен, как ты доверчив, как…

– Янгред, – оборвал он, удерживая напряжённый взгляд.

– Да?..

– Он вырастил меня, – произнёс Хельмо. – Вырастил и дал всё, что только мог, даже больше. А ты намекаешь, будто он теперь хочет меня извести. Хотел бы ты, чтобы тебе сказали так о твоём наставнике, о бабушке, о Хайранге или…

– Это иное.

Но, говоря, он отвёл глаза.

– А в чём различие? Я упорно не вижу. Мы доверяем любимым людям. И?..

Янгред покачал головой; лицо окаменело, но только на мгновение. Тут же уголки губ дрогнули в слабой – настоящей ли? – улыбке.

– Что ж. Ты прав. Различие так просто не увидеть, и, может, я вправду зря тревожусь. И всё же мой тебе совет: носи кольчугу, не ходи тёмными дорогами и не бери подарков от кого попало. Мало ли что…

Сдался? Наконец-то. Хельмо негромко засмеялся; ему стало полегче, хотя досада на сам факт того, что Янгред почему-то не полюбил ещё дядю и явно не собирается, – осталась. О какой службе, о каком найме при таком раскладе может идти речь? И всё же не стоило забывать, где Янгред провел ранние годы. Сначала без общества вовсе, потом в обществе насквозь порочном, потом в воинском стане, где тоже наверняка не все пеклись о честности и товариществе. Его доверие непросто заслужить, Хельмо знал это по себе, так и не забыл нацеленный в горло клинок.

– Ты понял меня? – строго, как у ребёнка, только что неправильно перебежавшего дорогу перед телегой, спросил Янгред.

– Ладно. Постараюсь. Я и так почти всегда в кольчуге, а по темноте мы чаще шатаемся все вместе.

Кажется, Янгреда это удовлетворило.

– Тогда давай наконец разопьём это пойло, и ты расскажешь, о чём ещё говорил с царём. Ты ведь тоже не так-то весел. Что он, не хотел отдавать нам ключи?

– Не в том дело…

Хельмо сел и потянулся к кувшину. Рассказывать, в общем-то, было не о чем. Не всё в разговоре с дядей было отрадным, некоторые вещи Хельмо предпочёл бы забыть вовсе. Да только иначе он говорить не мог. Разве нет?..

* * *

…В церемониальной палате дядя, заложа руки за спину, спросил:

– Правда ли, что в Весеннюю слободу к тебе приезжали Лябро и другие бояре?

Хельмо и не думал, что повёрнется так. Он долго и тщетно пытался решить, как предостеречь, как изобличить кривотолки, но не повредить старикам. Теперь, не успев ничего придумать, он растерялся. Что делать? Он решил понадеяться на лучшее и ответил:

– Да, приезжали. Сами покаялись?

– Что ты. Батюшка, которому один из них душу облегчал, предупредил.

Хельмо удивился.

– Разве исповедь – не тайна?

Дядя невесело усмехнулся, потёр лоб. Как же у него седины прибавилось…

– Тайна, коли не опасна, Хельмо. Эта же была таковой. Так что они сказали?

Хельмо вздохнул и после промедления всё же произнёс:

– Тебе тогда известно. Они замыслили переворот. Посадить меня на твоё место.

Дядя побледнел, а Хельмо стало горько и почему-то совестно. Почему, если он не согласился, если даже в мыслях такого не держал?.. Тяжело хромая, дядя прошёлся рядом, потом резко остановился, словно споткнулся.

– Как же так?..

Хельмо попытался утешить:

– Они лишь помыслили! И отступились, увидев мой гнев. Они всегда были верны тебе, верность лишь крепчает, если один раз закалить её сомнением. Я уверен, они…

Дядя недобро рассмеялся:

– Так потому ты мне ничего не рассказал? Верность их закалял?

Как же тускло, как разочарованно он глядел, никакой души не хватит выдержать. Хельмо стиснул зубы. В конце концов, он знал, что не виноват, был почти уверен: поступил по чести. Не произошло же никакой беды! И он твёрдо поправил: