– Не обманывайся. Настоящие чокнутые никогда не говорят, что они – чокнутые. Тут что-то другое. – Лу криво улыбнулась и махнула рукой. – Еще увидимся.

И скрылась из виду. С улицы донесся удаляющийся свист, в котором узнавалась детская песенка.

Думая о словах Лу, Франц вернулся в спальню.

Он взобрался на подоконник и просидел там весь день, глядя на берег реки. Там виднелось колесо старой мельницы, и Франциск не сводил с него глаз до самого вечера. Облака медленно и тяжело проплывали над мельницей, волоча холодные тени. Ветер перебирал летнюю листву невидимыми пальцами, играл с лозами жимолости. В какой-то момент в саду послышались голоса: Гарольд с парой рабочих принялись убирать сад после ночного шторма, выносить обломанные ветви, распиливать поваленное дерево.

А облака все плыли и плыли. Наконец небо поменяло цвет, из голубого стало розовым. Над рекой разлился пунцовый закат. Вскоре ярко-малиновые облака угасли, и из-за горизонта надвинулись сумерки, будто кто-то постепенно задергивал полог. На темнеющем небе одна за одной зажигались звезды. Наступала ночь.

Когда совсем смерклось, Франциск сполз с подоконника и, раздевшись, лег в кровать. Он еще долго не мог уснуть, ворочался в пустой постели. Думал и думал…

Что-то мешало устроиться поудобнее.

Франц откинул одеяло и перекатился на другую сторону, где прежде спал Филипп. Но едва он опустил голову на подушку, как что-то укололо его в бок. Франц нащупал маленький металлический предмет.

Сердце застучало от волнения.

Мальчик медленно поднес руку к лицу.

Он держал ключ.

Совершенно обычный ржавый ключ, какие можно обнаружить в кармане любого мальчишки или на гвоздике у какого-нибудь сторожа.

Откуда он тут взялся?

Ведь тот самый ключ с надписью «Кризалис» исчез?

Франциск всматривался в узор зубчиков, водил пальцем по шероховатой ржавой поверхности и вдруг почувствовал, что глаза буквально слипаются. Он весь день просидел на подоконнике и теперь жутко устал. Франц завалился на бок, сжимая в кулаке неизвестный ключ, укрылся одеялом и, погружаясь в сонную пелену, вдруг увидел какие-то причудливые образы… услышал шепотки и свист ветра… и тот самый голос:

– Ты вернешь себе то, что принадлежит тебе по праву, еще до того, как истает луна…

Франциск погрузился в беспокойный сон. Но на этот раз он прекрасно осознавал, что спит и видит свои воспоминания. Те, которые уже побледнели и посерели под накинутой пеленой времени. Но сейчас они разгорелись красками, и Франц видел их словно наяву.

Та самая ночь.

Он лежит в кровати с Филиппом, они разговаривают. Брат смотрит блестящими искристыми глазами – так, как давно на него не глядел. Ловит каждое слово, смеется над его шутками, улыбается, приоткрывая ряд жемчужных зубов.

– Фил, – говорит Франц, – знаешь чего?

– Ну?

– Помнишь, я говорил, кое-что придумал? – Его голос таинственный, манящий загадкой. – Меня Джим научил открывать замок шпилькой.

Младший брат округляет глаза. Франц раздувается от довольства и гордости.

– Ага. Так что сегодня я открою входную дверь, и мы сможем погулять ночью с ребятами. Я им сказал, чтобы кинули камень в окно, как соберутся. Пойдешь с нами?

– Конечно! – Филипп улыбается. – Давай.

Они ждут ребят, но те не спешат. Франц ерзает в кровати в нетерпении. Скорее бы! Не дождавшись условного знака, он поворачивается к Филу:

– Ну и где эти черти? Ох и надоело же! Давай пойдем их найдем.

Он уговаривает брата отправиться на поиски ребят, а в случае чего – просто побродить по ночным кварталам самим. Они выбираются наружу, шатаются по подворотням, заглядывают в окна. Ночью мир другой. Ни Франц, ни Филипп никогда не были на улице в темное время суток, и сейчас им все очень уж любопытно. Они идут по окутанной тенями улочке, передают друг другу яблоко, которое Франциск припас еще днем, откусывают по очереди, смеются. Вдруг Фил останавливается:

– За нами кто-то идет, кажется… не слышишь?

Франц оборачивается:

– Да нет никого! Хватит трусить, чего ты как маленький! Ну пошли!

Франц делает несколько шагов вперед, и вдруг из-за поворота возникает рука и затыкает ему рот. На голову мальчику набрасывают мешок, и все окутывает душная вонючая темнота.

То, что происходит дальше, сливается в один долгий кошмар.

Звучат хриплые и гулкие вскрики, кто-то сплевывает и хмыкает. Гудят и гнусавят мужские голоса. Франциска, кажется, закидывают в повозку. Он пытается встать, но увесистый кулак обрушивается на затылок, и он в бессилии падает. В ушах звенит. На губах вкус крови. Все окутывает темный и непроглядный туман.

Их вытряхивают из повозки, жесткие ловкие руки шарят по карманам.

– Ни черта. – Мужской колючий голос, кто-то сплевывает. – У тебя глаза где, на затылке, что ли? Где ты выцепил этих крысенышей?

– Завались-ка, а? Скажи спасибо, хоть этих нашел. Одежонка-то ничего, вон пуговицы глянь какие, блестят… Давай, чего стоишь! Эй, а ты не рыпайся, еще раз по башке словишь. Не скули, щенок, понял!

Где-то рядом пищит и хнычет Филипп, но Франц и сам готов взвыть от боли и страха. Что происходит? Их убивают?

Мужчины грызутся как собаки. Цепкие руки шарят по телу Франциска, разрывают на груди курточку, стаскивают с плеч рубашку.

– Да стой, крысеныш, не брыкайся!

Сыплется грязная ругань. Франца раздевают донага, а потом с силой толкают. Он отлетает к стенке, больно ударяется головой о камень. Все заволакивает мутный мрак.

– Ну, пошли. А эти как-нибудь сами доберутся…

С головы сдирают мешок, но пока Франциск приходит в себя, голоса удаляются. Неизвестные растворяются во тьме переулка. Рядом с Франциском у стены грязного, обшарпанного здания лежит Филипп, скорчившийся, как побитый щенок.

– Ф-Франц…

Он поднимает мокрые от слез глаза, проводит рукой по плечам. На белой коже расцветают уродливые синяки.

– М-мне холодно…

Они прижимаются друг к дружке, чтобы согреться. На них глядит лишь равнодушное ночное небо: осень на исходе, по улицам гуляет промозглый ветер. А сверху падают, тихо кружась, снежинки…

– Мы замерзнем насмерть… – в ужасе шепчет Фил. – Франц, мы же замерзнем, пока найдем дорогу домой…

Дети бредут по улице, с трудом передвигая ноги. Камни больно врезаются в кожу, прожигают холодом босые ступни, а снег падает на трясущиеся плечи и уже не тает…

– Эй, вы! – окликают их сзади. – Чего шатаетесь, да еще голышом? Джонни, отвези-ка бродяжек куда надо, пока не задубели насмерть!

Франц уже не может двигать пальцами, он хочет объяснить, кто они, откуда, но люди ничего не дают ему сказать: мальчиков хватают, едва живых от холода, и отвозят к какому-то дому за высоким забором…