– Вот какие дела. Я заключил немало соглашений с президентом Рафкиндом, который, как и я, считал, что для правосудия мало коррекции преступников. Преступление – не болезнь, излечимая врачами; его подлежит излечивать таким образом, чтобы это отвечало чаяниям простых людей, а простые люди требуют возмездия, соответствующего преступлению.

Попытки Рафкинда реформировать верховный суд встретили довольно сильное сопротивление. Его обвинили в вероломстве, кажется… Возможно, так оно и было. Он разорвал тайные соглашения с организациями «бдительных». Сейчас я согласен с тем, что он вызвал осуждения, породил кошмарные беспорядки и был, пожалуй, самым непорядочным и недостойным лидером в истории вашей страны, но…

Мэри легко могла бы продолжить тему.

– Он был облечен властью, – сказала она с кривой усмешкой.

Ярдли воспринял эту усмешку с откровенной подозрительностью.

– Но ведь даже полиция не поддержала его после того, как все вскрылось.

– Нет. Официально.

– Что ж. Кто бы у вас ни был облечен властью, когда США уверенно заявляют о чем-то, все наши маленькие страны дрожат. А по правде говоря, его идеальная правовая система не слишком-то отличалась от нашей. Но мы применяем к преступникам не только коррекцию.

– Вы применяете «адские венцы», – сказала Мэри.

– Действительно. Представители Рафкинда заключили экспортные сделки в обмен на договоренность о тайных поставках. Ваши народные мстители получили с большой скидкой «адские венцы» из наших запасов… Рафкинда довели до самоубийства публичные протесты по делу судьи Фридмана. Он вконец запутался и предпочел серебряную пулю Кристофа – в его случае яд – эшафоту. Полагаю, если бы его осудили, то подвергли бы коррекции. Однако он предпочел смерть публичному бесчестью.

– Вы все еще экспортируете «адские венцы», – сказала Мэри.

– Не напрямую в США. Мы поставляем их на мировой рынок, и все наши контакты вполне законны. Рафкинд был единственным исключением, но что я мог поделать? Он мог причинить Эспаньоле серьезный вред. К началу второго срока ему не требовались наши войска, поскольку он свернул действия в Боливии и Аргентине. Он оседлал волну огромной популярности. Я не видел альтернативы, кроме поставок «адских венцов».

Мэри бесстрастно слушала.

– Как бы то ни было, в Эспаньоле «адские венцы» разрешены законом. На мой взгляд, их надлежащее использование вполне допустимо. Наши законы очень строги и надежно блюдутся. Для вынесения судом приговора достаточно признания.

– Селекционеры не проводят формальных судебных разбирательств, – сказала Мэри.

– Их политика – подпольное сопротивление, – сказал Ярдли. – Я не беру на себя смелость судить о них или о любом другом аспекте вашего общества. Эспаньоле хватает сил только реагировать, выживать, и пока что под моим руководством это ей вполне удается.

– Где Голдсмит? – спросила Мэри.

– Неподалеку, в девяноста километрах отсюда, в тюрьме «Тысяча цветов».

– И вы не встретились с ним? С вашим другом?

Лицо Ярдли стало суровым.

– На то есть причины. Главная – нет времени. Другая – я слышал его признание. Он хотел сбежать в Эспаньолу как в убежище. Воспользоваться дружбой со мной, совершив ужасное и бессмысленное преступление. Даже мой лучший друг – а Эмануэль друг просто хороший – не может рассчитывать, что я нарушу законы Эспаньолы. У нашей страны нет официальных соглашений об экстрадиции. Однако мы принимаем преступников из других стран для их содержания в тюрьмах, как выполняя условия официальных соглашений, так и по иным обстоятельствам.

Мэри слышала об этом, но не подозревала, что это относится и к ее делу.

– Их содержат в тюрьме «Тысяча цветов»?

– И в других. У нас пять таких международных тюрем. Некоторые страны оплачивают эти услуги. Но Голдсмит… За него мы не потребуем платы с США. Он останется у нас за решеткой.

– Но зачем? По законам моей страны…

– В вашей стране его вылечат и отпустят на свободу новым человеком. Он не заслуживает такого снисхождения. Страдания родственников его жертв длятся. Почему он не должен страдать? Возмездие – основа любой правовой системы. Мы здесь просто честнее.

– Он был вашим другом, – сказала ошарашенная Мэри. – Он обожал вас.

– Тем хуже. Он предал всех своих друзей, не только тех, кого потом убил.

– Но остается неизвестным, почему он их убил, – сказала Мэри, оказавшаяся в непривычном положении адвоката дьявола. – Если он действительно неуравновешен и не способен отвечать за свои…

– Это меня не касается. У нас не казнят заключенных. Мы применяем собственную разновидность коррекции. Вы же отлично знаете, коронованные «адским венцом» никогда не повторяют своих преступлений.

– Он под венцом?

– Если не в эту минуту, то к концу дня. Есть судебное решение.

Мэри откинулась на спинку стула, на мгновение потрясенная до глубины души.

– Такого я не ожидала, – тихо сказала она.

– Мы делаем за вас вашу работу, дорогая, – сказал Ярдли, протягивая руку и постукивая пальцем по ее костяшкам. – Вас отвезут в «Тысячу цветов». Покажут вам заключенного. Затем, я полагаю, в ближайшие три-четыре дня будут достигнуты договоренности с вашим правительством, и вы сможете вернуться в Лос-Анджелес. Можете закрыть дело. Эмануэль Голдсмит никогда не покинет «Тысячу цветов». У нас никто никогда не сбегал; мы гарантируем это всем нашим клиентам.

Она покачала головой. Комната с десятками тысяч книг показалась ей тесной.

– Я требую освободить Голдсмита и отдать мне под арест, – сказала она. – Именем международного права и обычной порядочности.

– Хорошо, хорошо, – согласился Ярдли. – Но Голдсмит прибыл сюда добровольно, он открыто восхищался нашими законами и поддерживал наши реформы. Поэтому будет только справедливо и достойно дать ему жить согласно его убеждениям. Если у вас нет никаких особо умных и проницательных замечаний, то, пожалуй, наша встреча заканчивается.

Створчатые двери открылись, и на пороге возник Сулавье.

– Покажите мадемуазель Чой Эмануэля Голдсмита в «Тысяче цветов», а затем, по моему распоряжению, свяжите с посольством ее страны. Благодарю за терпение, мадемуазель.

Ярдли встал и указал на дверь. Огибая Сулавье, вошли шестеро мужчин в форме. Сулавье вошел в комнату, взял ее за руку и вывел в коридор.

– Это редкая привилегия, – сказал он. – Сам я никогда не завтракал с полковником сэром. Теперь, пожалуйста, пойдемте. До тюрьмы отсюда два часа езды. Дороги не лучшие, и по пути будет много военной техники. Все-таки мы недалеко от Сантьяго.