Я достиг новой глубины депрессии. Я никогда не понимал, какую роль играет Янг при назначении экипажей. Большинство из нас верили, что он вообще не имеет к этому отношения, но если так, то это абсолютно дико с учетом той должности, что была написана у него на двери: «Командир Отряда астронавтов». Однако точно этого не знал никто. Быть может, Эбби все-таки прислушивается к его советам. Поэтому я не мог просто отбросить предупреждение Грейби. Мне нужно было следить за задней полусферой.

На следующей неделе я записался на прием к Эбби. Я работал в NASA уже восемь лет, но встречался с ним всего несколько раз, и всегда в компании с другими. Я никогда не сталкивался с ним один на один. Я подходил к его столу с таким же трепетом, какой, как я полагал, испытывает заблудшая душа, ведомая серафимом к трону Господню для решения ее судьбы.

Он кивнул, чтобы я сел, и я начал рассказывать о проблеме между мной и Янгом. Эбби не взглянул мне в глаза. Я говорил, а он продолжал перебирать бумаги на столе, будто моя проблема была сущей мелочью. Я успел произнести лишь пару предложений из тщательно отрепетированной речи, как он понял, к чему я клоню, и пробормотал в направлении своего ежедневника: «Не беспокойся об этом. Джон просто расстроен тем, что не может сделать большего». Но я продолжал говорить. Мне нужен был какой-то выход. Я продолжал заниматься вопросом службы RSS об использовании OMS, а тем временем Янг нападал на меня. Я не мог так работать. Эбби прервал меня взмахом руки. «Не беспокойся об этом. В ближайшие полгода ты будешь очень сильно занят делами Минобороны». Эта фраза заставила меня замолчать. Что он имел в виду? Намекал ли он на то, что мне предстоит назначение в экипаж шаттла для полета по военной программе? У них было несколько полезных грузов, готовых к отправке в космос, – спутников, оптимизированных под запуск из грузового отсека шаттла до такой степени, что их было бы нелегко перенести обратно на одноразовые ракеты. А может, Эбби намекал, что мне вскоре дадут новое задание – и вместо работы со службой безопасности полигона поручат ревизию вопросов безопасности полезных грузов Минобороны? Или же это было вежливое предупреждение о том, что моя карьера в NASA заканчивается и мне предстоит вернуться в ВВС? Я не мог предугадать, что имел в виду Эбби.

Из кабинета Джорджа я уходил с чувством некоторого облегчения. Судя по его обращению со мной, моей карьере ничто не угрожало. Но в то же время он, по существу, предложил мне игнорировать Джона Янга, своего главного заместителя. Это распоряжение было лишним доказательством того, что структура руководства в NASA была просто анекдотичной. Как я мог игнорировать Янга? Он был моим непосредственным начальником. Он подписывал мои характеристики, отправляемые в ВВС. Если кто-нибудь из генералов захочет обсуждать мое продвижение по службе, он обратится к Янгу. Наконец, оставались вполне серьезные вопросы по безопасности, которые надо было решать. Или мне «не беспокоиться» и об этом? Была еще, конечно, вероятность, что Янг говорил не с Эбби, когда Рон Грейби подслушал его. Возможно, он дурно отзывался обо мне, беседуя с кем-то из вышестоящего начальства, много выше уровня Эбби, и его собеседник имел право вето по отношению к назначениям в экипаж, которые предложит Эбби? И теперь он по совету Янга вычеркнет меня из любого списка? Мне было крайне неприятно положение, в котором я оказался. Я не мог просто игнорировать Янга. Я молил Бога о том, чтобы Эбби и Янг обсудили ситуацию и чтобы последний более рационально отнесся к вопросу об использовании двигателей OMS. Но все надежды на это были перечеркнуты через пару месяцев, когда я получил второе предупреждение о противнике в задней полусфере. На этот раз вестником беды стал Хэнк Хартсфилд. «Майк, Джон ополчился на тебя из-за того, какой оборот приняла история с использованием двигателей OMS. Я слышал, как он бубнит себе под нос, что тебя, может быть, стоит заменить. Надеюсь, твоя карьера вне опасности».

Я буквально ослеп от ярости. На каждом совещании по этому вопросу я по долгу службы представлял позицию Янга, что он не одобряет сжигание топлива двигателей системы орбитального маневрирования во время активного полета. Но сам Янг никогда не присутствовал на этих совещаниях, чтобы защитить свою точку зрения. Он никогда не использовал высокое положение астронавта, шесть раз летавшего в космос, героя, ходившего по Луне, наконец, командира отряда астронавтов, чтобы формально заявить свою позицию. Когда я в письменном виде изложил просьбу присутствовать на комиссии по технике полета, где Джей Грин собирался настаивать на исполнении предложения [по поводу сжигания топлива OMS до MECO], Джон написал в ответ: «Нет! Мы не будем обсуждать этот вопрос или голосовать по этому поводу!»

Я поблагодарил Хэнка за предупреждение, подавив желание спросить: «И к кому я должен обратиться за справедливостью? Кто руководит этой психбольницей, именуемой Космическим центром имени Джонсона?»

Но предупреждение Хэнка оказалось последней соломинкой. Я сломался. Майк Маллейн, человек, который гордился тем, что может все держать внутри себя, будь то клизма в прямой кишке или эмоциональная буря в душе; человек, который прожил жизнь в унизительном страхе перед врачами, который считал, что психиатрия – это для слабаков и женщин… этот железный человек, Майк Маллейн, позвонил в офис доктора Макгуайра и записался на прием. Я чувствовал, что теряю рассудок.

В день визита я несколько раз хватался за телефонную трубку, чтобы отменить прием. Я был уверен, что, если войду в кабинет Макгуайра, это запишут в книги как очередное «впервые» для астронавтов. Я стану первым астронавтом в истории NASA, который добровольно пошел к психотерапевту. Я признаю свое поражение. Я нарушу заповедь «Лучше смерть, чем позор». Я представлял себе, как в отделе будут обсуждать меня, если эта тайна выплывет наружу. «Джон Янг довел Маллейна до слез. Он побежал к психотерапевту, как плаксивая женщина из шоу Опры». Рука застыла над телефонным аппаратом, в то время как этот образ личного поражения заполнял мой мозг. Я отменю визит, но мне все равно придется вернуться к вопросу – что же мне делать? Я едва не рехнулся. Я клал трубку и снова хватал ее, вновь и вновь задавая себе одни и те же вопросы.

Каким-то чудом моя решимость устояла. Я дождался «часа ноль». Сказав секретарше, что пошел в спортзал, я зигзагом, путая следы, добрался до временного кабинета Макгуайра. Теперь он всего лишь консультировал NASA, а его основным местом работы был Техасский университет в Сан-Антонио. Я нашел его дверь и прошел мимо нее несколько раз, проверяя, не следит ли кто-нибудь за мной. Баптистский проповедник, тайно посещающий проститутку, не мог бы вести себя более осмотрительно. Наконец я схватился за ручку, бросил еще несколько поспешных взглядов по сторонам, ввалился в кабинет и немедленно закрыл за собой дверь. Одного этого было достаточно, чтобы Макгуайр поставил мне диагноз: паранойя.

Как и десять лет назад, д-р Терри Макгуайр встретил меня широкой улыбкой и с энтузиазмом пожал руку. «Заходите, Майк. Садитесь. Чем могу быть полезен?»

Он почти не изменился по сравнению с тем, каким я его запомнил: высокий, опрятный, лысоватый, чисто выбритый. У него был очень подходящий для работы голос – глубокий, мелодичный и успокаивающий.