Магеровский был женат тоже на киевлянке, даме не очень здоровой, с удивительными зелеными глазами. Вот вся эта молодежь составила наше окружение, пока мы жили и мерзли в гостинице «Беранек».

* * *

Как-то, купив дров для холодного номера в «Беранике», я сел на трамвай и вышел из него около книжного магазина. В нем я купил книгу, написанную по-чешски: «Приключения Вацлава из Митровиц, прозванного Турчиным, в 1591 году». Эту книгу перевел на русский язык К. П. Победоносцев. И она стала той канвой, по которой я написал второй том «Приключений князя Воронецкого» под заглавием «В стране неволи», напечатанной позже в Белграде.

Затем приехал мой молодой друг Вовка и привез мою жену Екатерину Григорьевну, которую он вывез из Киева. Они перешли польскую границу в районе нашего имения в Курганах. Переводили их проводи и к и — евреи. Вовка поступил в Русский Пражский университет.

Екатерина Григорьевна познакомилась с Марией Дмитриевной и даже подружилась с нею. Она привезла мне деньги от Вацлава Каминского, моего арендатора. Но привезла она и печальное известие, которое она некоторое время скрывала от Марии Дмитриевны, печальное известие о судьбе ее сестер. Но, наконец, сказала, что они были расстреляны. Конечно, это известие подействовало удручающе на Марию Дмитриевну.

В то время мы уже не жили в гостинице «Беранек», и вообще не в Праге, а в ближайшем городке по реке Влтава. Там мы снимали комнату в одном дворе, где постоянно резали свиней. Свиньи, когда их режут, кричат нестерпимо. Пока Мария Дмитриевна не знала о судьбе сестер, она только нервничала. Но узнавши, стала биться в истерике, когда раздавался визг погибающей свиньи.

Пришлось бежать из этой квартиры. И забежали мы в поселок, который назывался, по странному совпадению, Забеглицы. Там мы сняли комнатку, и странно, что Мария Дмитриевна стала меня кормить сосисками, совершенно забывая, что эти сосиски были сделаны из тех же свиней, «казнь» которых сводила ее с ума.

Во всех отношениях в Забеглицах было хорошо. Комнатка была крохотная, но уютная. К нам приезжали друзья, приехала как-то и Екатерина Григорьевна и жила у нас несколько дней. Больше о событии в Одессе не говорилось.

Приезжали и другие, в том числе и писатель Аверченко. Он был эмигрантским Зощенко. И очень смешил в общем-то печальных людей своими рассказами. Но когда он приехал к нам живой, во плоти, то оказался человеком еще более печальным, чем остальные эмигранты.

В Праге оказались у меня друзья и другого рода. Мне тоже была предложена помощь как писателю. Я отказался в пользу моей жены Екатерины Григорьевны. Она имела на это право, так как много работала в «Киевлянине». И пока жила в Праге, она получала субсидию, но, переехав позднее в Париж, потеряла это право.

* * *

Прошло некоторое время, началась весна, и дорога к нам в Забеглицы из городка проходила через лес акаций. Это была белоснежная заросль с одуряющим ароматом. Словом, поэзия.

А в городке мы познакомились с интересной семьей. Отец был чех, мать полька, три дочери. Старшая, Мария, завзятая украинка, она училась в украинском университете в Праге. Не помню, откуда этот университет добыл украинствующих профессоров, тогда их как будто еще не было, кроме моего двоюродного племянника Александра Шульгина, человека образованного и, как говорят, очень обаятельного. Но он был своеобразный украинец. Под псевдонимом «Чигиринец» он выпустил брошюру, где проповедовал примерно следующие оригинальные мысли: конечно, мы, киевляне, и вообще Малая Русь, настоящие русские, но «москали» украли у нас наше национальное имя и стали называть себя русскими; между тем они не русские, а смесь семнадцати финских племен (племена эти перечислялись по названиям); вот поэтому мы, настоящие русские, стали именовать себя украинцами.

Я это говорю к тому, что старшая дочь наших друзей Мария украинствовала в память мужа, который ее бросил.

Вторая дочь, Генриетта, откровенно говорила: «Я как муж». Муж ее был киевлянином и работал в киевском книжном магазине Розова. Он менял ориентацию в зависимости от обстоятельств.

А третья дочка, Владислава, самая молодая и самая красивая, еще училась в гимназии и была неистово русской.

К этому могу добавить, что их отец-чех когда-то служил у Петра Николаевича Балашова, моего друга и соратника по Государственной Думе. Он потерял всякую национальность, говорил по-русски как на своем родном языке. И с благодарностью вспоминал Балашова.

Я, как это ни странно, сблизился с Марией. Мы стали одновременно друзьями и врагами. Однажды я застал ее в постели. В общем у нее всегда был хороший цвет лица, а тут она показалась мне зеленой.

— Что с вами?

— Читаю ваши произведения.

Я не стал ее просвещать и сказал:

— Когда вы выздоровеете и Мария Дмитриевна уедет в больницу, мы отправимся в экскурсию.

* * *

Климат Чехии очень плох для туберкулезных больных. Мария Дмитриевна выдержала всякие штормы в Черном море, и даже качка на нее не действовала. Но здесь она сдала, ее начало лихорадить около пяти часов вечера. Верный признак туберкулеза..

Петр Бернгардович Струве, находившийся в Праге, выхлопотал ей, как теперь говорят, бесплатную путевку в санаторий, находившийся в горах. Она туда и уехала.

Я остался один, и мой друг и враг Мария сказала мне:

— Сколько вам стоит ваше питание сосисками?

— Приблизительно десять крон в день.

— Я буду вас кормить не сосисками, а как следует за шесть крон.

Я согласился. С тех пор каждый день я приходил к ним из Забеглиц обедать. И, разумеется, еще более подружился с Марией. Шекспир говорит, что любовь входит в женщину через уши, а немцы утверждают, что у мужчин любовь входит через рот, то есть в зависимости от того, как их кормят. Быть может, это все и не так, но однажды Мария сказала мне:

— Хотите в экскурсию?

Экскурсия была дивная. Мы то шли пешком по проселочным дорогам и тропинкам с туристскими знаками, то плыли пароходом по реке. Много болтали, но на украинские темы не разговаривали. Вернулись поздно, очень довольные друг другом. Посреди городка стояла мраморная мадонна на гранитном пьедестале. Мы стояли у ее подножия. Мария сказала:

— Вы не очень хорошо живете с Марией Дмитриевной.

— Да, бывают тучи.

— Если бы вы захотели разойтись, то это сделать можно…

Я долго не отвечал. Мадонна хотя и молчала, но я чувствовал ее близость. И наконец ответил:

— Нет. Я бы возвратил ей свободу, если бы видел, кому я могу ее передать. В нашем окружении такого человека нет. Она больна, и о ней очень нужно заботиться, иначе…

* * *

Больше к этому разговору Мария не возвращалась, но наши отношения не были испорчены. Наоборот. И однажды она мне сказала:

— Если когда-нибудь вы будете украинским гетманом, то я согласна быть вашей фрейлиной.